Мне не давали никакой работы, способной отвлечь меня от пустого, ноющего желудка, как в Терезине. Целые дни я проводила полускрытой на задней части нар, следуя наставлениям матери, подальше от глаз, чтобы Арно Бем или кто-то из охранников не засмотрелся на меня. Мы слышали страшные рассказы девушек, которых уводили в его барак и вынуждали отдаваться офицерам СС или местным «почетным гостям». В обмен они получали еду получше, одежду, другие привилегии, а у некоторых завязались отношения кое с кем из охранников. Мы не судили их, но боялись, что кто-то из нас попадет в то же положение, что и эти девушки.
Меня терзали страх и одиночество, поэтому я обрадовалась, узнав, что мои подруги по Терезину Дана и Зузана Геллер и их мать живут в нашем бараке. Мы проводили время вместе, когда охранники редко заглядывали к нам. Отец Зузаны, врач, попал под начало доктора Йозефа Менгеле, и его положение было трудным и опасным.
Моя мать, как одна из старших по возрасту женщин в бараке, получила работу «искательницы вшей». Она выбирала этих вездесущих паразитов из волос, одежды и постелей. Если она находила у кого-то вошь, то незамедлительно выбривала такой узнице голову и протирала бензином ее одежду и тело. Вшей меньше не становилось, и мать занималась этим день напролет, работа эмоционально и физически выматывала ее, потому что женщины горько плакали из-за потери волос. Наши привилегии в Семейном лагере включали в себя и то, что нам, в отличие от остальных узников, не выбривали головы, а это помогало сохранять тепло и некоторое достоинство. Лишиться волос означало утратить чувство личности, ведь все обритые казались похожими друг на друга.
Каждое утро и каждый вечер мы ходили на перекличку, о которой в пять часов утра оповещали редкие крики молодой женщины, назначенной старшей по бараку. Как älteste, она пользовалась особыми правами, получала дополнительную еду, уголь для очага, располагала собственной каморкой в конце строения. В ее обязанности входило поднимать нас по утрам и вести к общим уборным и умывальникам, прежде чем нас выстроят рядами для пересчета охранниками. Она будила барак, максимально напрягая голос, и, носясь по нему с палкой и хлыстом, била тех, кто недостаточно быстро вставал. Мы с мамой, как и прочие, ненавидели эту женщину за ее бессмысленную жестокость, хотя всегда были настороже и не попадались ей под руку.
И когда адская «Маринарелла» исполнялась опять и опять, нас заставляли строиться на холоде, в наших смешных обносках, на мокрой грязи, никогда не замерзавшей и засасывавшей обувь прямо с ног. Мы, дрожа, держали головы склоненными. Иногда перекличка занимала час, а иногда – два.
В грязи, в снегу и на льду.
Старые, больные, истощенные часто умирали, и их тела сразу же уносили. Они страдали от так называемой болезни Освенцима, больше поражавшей мужчин, чем женщин: их лица и особенно глаза ничего не выражали, как лица мертвецов. Это было полной покорностью злому року, философским обмороком, после которого люди не способны были восстановить умственные способности. Личность в человеке умирала, а жизнь теряла для него всякое значение. Когда с кем-то из женщин такое случалось, мы понимали, что она не хочет жить и не выживет. Им не нужно было кончать с собой. Само собой происходило полное угасание физических сил. Таких узников и узниц называли «мусульманами» на лагерном жаргоне, что отсылало к обычаю у мусульман простираться ниц при молитве.
Остальные, все еще надеявшиеся выжить, с готовностью ожидали перекличек и, иногда, визитов доктора Менгеле и lager älteste, оберштурмфюрера Иоганна Шварцхубера, которого всегда сопровождали другие офицеры СС. Под их начальством переклички становились еще более тяжелым испытанием. Некоторые эсэсовцы, в основном пьяные, заставляли ради забавы самых изнуренных, отощавших и больных узников делать гимнастические упражнения на вонючей липкой глине.
Ударяя обессиленных людей по ногам, охранники бросали их на землю и приказывали отжиматься или заставляли бежать на месте, прыгать или кувыркаться, пока они не падали. А мы были вынуждены смотреть, как люди с сердечными заболеваниями, с иными недугами или ослабленные голодом старались изо всех сил, пока не сдавались или не умирали.
Всякий раз, когда я слышала первые аккорды отвратительного марша, я преисполнялась отчаянием при мысли о новом дне в этом земном аду, о голоде и страхе смерти. То, чему мы становились свидетелями, было невообразимым по ужасу и зверству. И каждый знал, что может оказаться следующей жертвой.
Но человеческий дух удивительно стоек. Подобно тому как некоторые из мужчин, подвергнутых издевательству, продолжали из последних сил делать упражнения и сохраняли себе жизнь, мы блокировали ощущение ужаса от того, что наблюдали, и сосредотачивались только на собственном выживании. Мы привыкали, таким образом, к самым чудовищным обстоятельствам и с каждым днем готовы были вынести чуть больше, чем накануне.
Постепенно я начала повыше поднимать голову и присматриваться к тому, что меня окружало. Подобно Терезину Освенцим, или Аушвиц-I, и Освенцим, или Аушвиц-II – Биркенау представляли собой часть прежнего военного лагеря возле польского города Освенцим, в семидесяти километрах от средневекового Кракова. Территория в сотни две акров вокруг красных кирпичных казарм Освенцима-I была пустырем среди полей и березовых лесов. Birken по-немецки и значит «березы». Во всем лагере я не видела ни одного цветка, ни одной травинки, ничего, кроме грязи.
На территории располагалось тридцать шесть пронумерованных бараков, по обеим сторонам главной дороги. Ужасный lager älteste Арно Бем жил в бараке номер 1, за которым находились вонючие уборные, куда нас водили раз в день и заставляли справлять нужду на глазах охранников. Дальше стоял медицинский барак, где распоряжались доктор Менгеле и его коллега доктор Фриц Кляйн. Тогда мы этого не знали, но там производили кошмарные эксперименты над женщинами и детьми, в особенности – над близнецами и беременными. По соседству с медицинским стоял барак 31, который предназначался, по объяснению Иржины, для детей в возрасте от восьми до четырнадцати лет. На этом настоял Фреди Хирш, который управлял им «в целях улучшения морали и дисциплины».
Таким подросткам, как я, да и кому бы то ни было еще в лагере запрещалось ходить туда, но я решила как-нибудь пробраться к Фреди. Однако, прежде чем я могла запомнить путь и придумать план, перекличка завершалась, и женщина с хлыстом загоняла нас обратно в наше строение.
Через несколько дней я сумела разглядеть ее и едва не потеряла сознание: это была Тилла Фишлова, всеми любимая девушка-лидер «Маккаби» из Пльзеня, которая столь прилежно обучала нас вместе со своим кавалером Карелом Шляйснером. Она тоже узнала меня. Я недоумевала, как она так изменилась за три месяца с того момента, когда я в последний раз видела ее в Терезине. Красивое, свежее лицо Тиллы, всегда светившееся добротой, превратилось в суровую физиономию зрелой женщины, пособницы СС.
Наклонившись ко мне, она прошептала: «Зайди вечером в мою комнату», – и у меня кровь застыла в жилах. Мы переглянулись с мамой и обе опять хотели взглянуть на Тиллу, но она уже ушла, грозя палкой слабым и больным.
