А сейчас он разрушен, опустошен, но ещё отчего-то жив. Как будто сердце Города, погребённое под завалами катастрофы, никак не может перестать биться.
* * *
Он не может вспомнить, как впервые осознал себя. Как почувствовал, что в нем зарождается жизнь. Наверное, это случилось в тот момент, когда его границу, тогда еще бледную, чуть различимую, переступил первый человек.
И закипела, запенилась жизнь! Людей с каждым днем становилось все больше — они наполнили собой каждый метр пространства, отстраивая свой будущий дом с нуля. С утра до ночи в ближайшем Лесу, что граничил с Городом, слышался стук топоров, визг пил и печальная песнь умирающих каждый день деревьев.
Лес плакал смоляными слезами, умолял оставить его в покое, не причинять боли, но люди ничего не слышали. А даже если бы и услышали, то вряд ли смогли остановиться — цель была так близка. И если для её осуществления нужно вырубить тысячу деревьев, уничтожив этим Лес окончательно, что же — так тому и быть.
Прошли годы, нанизанные на нитку времени, они превратились в столетия, а Город чувствовал себя таким же молодым. Лес затянул свои раны, взрастив новых сыновей. Прогресс, шагая по планете, подарил ему долгожданный покой — давно уже не было причин вырубать деревья.
Всё ещё оставаясь соседями, они часто переговаривались. Город жаловался на эгоизм своих жителей, которые не хотят замечать, как уродуют его некогда прекрасную архитектуру, отравляют воздух, загрязняют реку, что мирно течёт по его венам, словно кровь, уже многие сотни лет. А Лес, спокойный и мудрый, видевший смерть своих детей и переживший это, лишь печально шелестел листвой.
Но однажды что-то изменилось. Лес заполнили люди. Их голоса, такие юные и веселые, звучали вокруг, сливаясь в мелодию — мелодию молодости и красоты. Вначале Лес не придал большого значения тому, что произошло — до этого момента отдохнуть под тенью его деревьев часто приходили люди, когда поодиночке, когда целыми семьями. Но обычно с наступлением темноты все крики и песни смолкали, оставляя Лес лишь в компании животных и птиц. Однако эти гости не спешили возвращаться туда, откуда пришли, сделав в скорости Лес своим единственным домом, как будто только, так и должно быть.
Голоса не смолкали ни на миг. Снова вырубались деревья, переводимые на так необходимые дрова. Животные, почуяв опасность, сбежали в другие места, а птицы, знающие и видящие всегда больше, чем все остальные, ибо с высоты виднее, старались не пролетать над теми полянами, на которых обосновались странные люди.
Но больше всего Лес тревожил тот, кто привел сюда людей. Все в этом человеке (человеке ли?) было странным и непривычным. Огромный рост, черная то ли шерсть, то ли шуба, надетая на нем в любое время года. От его походки, всегда степенной и размеренной, дрожала земля, а голос был настолько звучен, что разгонял птиц с ветвей на многие километры вокруг.
Каждый день этот странный человек, будто испарялся, появляясь на обжитых его людьми полянах через некоторые время в компании очередных членов группы. С каждым днем количество людей в Лесу неизменно увеличивалось. И снова шум, гомон, громкий смех.
Лес ничего не понимал. Что это за люди, зачем они поселились в нём? Однажды ночью Город, до этого долгое время хранивший странное молчание, рассказал одну историю, что происходит каждый день в его стенах.
Историю о том, что с улиц почти пропали дети. В домах, кстати, их осталось тоже не так много, как раньше — в основном, только, ребятишки до десяти лет от роду. Город не любил взрослых, но просто обожал детей, ведь с каждым новым поколением оживала в нём надежда, что уж оно-то будет лучше своих предков. Правда, надежды всегда рассыпались в прах, но все-таки.
Да и как вообще без детей? Что это за Город-то тогда будет, в котором не слышно детского смеха? Хорошо, конечно, что пропали ещё не все, но те, что остались — под надёжной охраной своих родителей. Их не выпускали на улицы, не водили в школу. Взрослые дорожили своими чадами, и терять их совсем не хотели. Город чувствовал, что медленно умирает, зарастает травой, рушится штукатуркой, трещит оконными стеклами. Постепенно к нему приходила старость — старость городов она ведь такая же, как у людей. Просто однажды Город покинет жизнь и наступит смерть. Смерть будет смотреть вокруг выпавшими окнами, опустевшими домами и разрушенными зданиями. И тогда постоянными жителями его прекрасных улиц станут крысы, а воронье захватит небо, сотрясая его оглушительным криком.
Но Город не знал, что или кто забирает с его улиц детей. Он всегда видел только вспышку, невыносимо яркую, и вот на том месте, где только что стоял ребенок, лишь пустота.
Лес выслушал внимательно и пообещал подумать, как другу справиться с этой бедой. Может, вместе они смогут разобраться в этом вопросе?
Время шло, Город пустел. Его мостовые омывались слезами сотен родителей, потерявших своих детей. Столбы укрылись объявлениями о пропажах, словно погребальным саваном. Объявлений было больше тысячи и с каждым днем становилось всё больше. И это не говоря уже о тех детях, которые не имели своего дома — о ненужных детях.
Но тут Лес понял, что за гости роняют свой смех на его землю. И холод пронизал его, и потемнело в ветвях его от догадки.
Х. Ингрид. Находка
Наступил рассвет.
Солнце первыми лучами проникает сквозь многочисленные щели в стенах моего убежища. Я так и не смогла сомкнуть глаз, а просто сидела всю ночь на корточках в самом дальнем и тёмном углу. Но солнечные лучи пробились и сюда, а значит нужно что-то делать — выходить на свет, идти дальше. Но я не могу — мои ноги, словно налиты свинцом, а под ложечкой сосёт. В большей степени, конечно, от страха, но и от голода тоже. Сколько ещё смогу просидеть здесь? Сколько мне ещё прятаться? Эти бесконечные вопросы, на которые не в силах найти ответы, изматывают.
Всю ночь то и дело плакала, жалея, что не погибла во время Взрыва, но солнце взошло, и я отогнала все эти мерзкие мысли прочь. Прошлого не изменить, а, значит, нужно двигаться дальше, несмотря ни на что. Если выжила, так тому и быть — впервые мне не хочется спорить с судьбой.
Осторожно вытягиваю одну за другой онемевшие ноги. Кровообращение постепенно восстанавливается в затекших конечностях, и я почти кричу от боли, когда сотни маленьких иголочек-мурашек начинают бегать по телу. Засунув в рот кулак, изо всех сил стараюсь сохранять тишину.
Рядом на полу лежит походный рюкзак — перед тем, как всё начало рушиться успела зайти на склад и прихватить хоть что-то полезное. Правда выбор предметов первой необходимости был невелик — соратники вымели оттуда всё оружие, какое ещё оставалось, поэтому удалось урвать лишь большой нож, антисептик, бинты и толстый моток полусгнившей веревки, но и этот нехитрый реквизит сможет сослужить неплохую службу, если с умом распоряжаться. Жаль мыла нет, а то можно повеситься, прямо на дверях этого сарая. Интересно, а антисептик сгодится для этих целей? Ладно, если станет совсем тошно и невыносимо, проверю.
