— До осени еще далеко, — вспомнила Мирина, что только прошло празднование плодородия, но повернуло все же в сторону холодов.
— В степи все по-другому. Она сурова… — глаза хана вдруг сделались мягче будто, задумчивее. Мирина замерла в ожидании, раскрыла губы, чтобы говорить, да только не нашла никаких слов, не понимая ничего — что ожидать. Внутри все трепетало, ходило ходуном ее хрупкая уверенность, такая шаткая, что дотронься — и просыплется жухлой листвой. — Я оставлю тебе часть своих людей, они проводят тебя до Ряжеского леса. А дальше ты пойдешь с Караем. Я оставлю ему жизнь… Ради тебя.
Уголки губ Мирины медленно поползли вниз. Она опустила ресницы, не в воле удержать подступившие к глазам слезы обиды — не ждала никак такого.
— Ребенка… заберу, когда родится…
Его заявление, как пощечина, даже нет — хуже, плетью по лицу. Мирина захлебнулась в ярости, и поток ветра затолкнул обратно едва не сорвавшиеся с губ грубые слова. Да только хан был прав — не самая лучшая участь ждет наследника великого хана в родном княжестве. Она сомкнула губы, подняв подбородок. Вихсар отступил.
— Иди в шатер, — велел он.
Мирина едва не подчинилась бездумно такой короткой брошенной ей воле хана. Да только с чего бы теперь его слушать?! Охваченная диким пламенем то ли злости, то ли боли — не понять, осталась стоять, хоть не чувствовала земли под ногами — пропасть.
— Иди.
Никуда она не пойдет! И немой крик застыл куском льда в горле, царапая. Сначала с трудом выдерживала его взгляд, а потом что-то начало крепнуть в ней, врастая корнями глубоко в самую душу. Разлилось ядовитое отчаяние. Не повинится, хоть и хотелось бежать прочь без оглядки, подальше от него, не видеть его невыносимо правильных черт, невыносимо метких слов, что догоняли ее бегущую прочь душу и сердце. Тишина разлилась вокруг, и ветер перестал свирепо налетать, замер. Видя, как в глубине глаз Вихсар вспыхивает слепой огонь — он не напугал, но заставил похолодеть и, наверное, качнуться в отступлении. Но не успела княжна опомниться, чтобы хотя бы отбиться, как резкий рывок вынудил охнуть — она мгновенно оказалась припечатана к телу Вихсара, его объятия оплели стальным кольцом, взгляд обрушился огненными стрелами, опаляя беспощадно, губя. Горячие дыхание на своих губах и слова заглушили вспыхнувшую ярость.
— Почему ты такая упрямая, Сугар?! Почему? — ладонь Вихсара охватила затылок. — Гордая, непокорная Сугар… Никогда не делаешь того, что я тебе велю… — сжал крепко, обжигая поцелуями губы, жадными, одержимыми, какими-то мучительными. — Я проклял себя, когда встретил тебя в лесу. Полюбив холодную, суровую, как зима, княжну. Отец был неправ — это не земля отобрала меня у него, а ты. Ты моя — Сугар. Не отпущу тебя никуда, слышишь! Умру и не отпущу… Скажи, что ты этого больше не сделаешь, обещай, что не уйдешь? Обещай, Сугар, — требовал он, покрывая лицо поцелуями. — Обещай, потому что никогда тебе такого больше не прощу, потому что ты никогда не будешь свободна. Ты… Моя, Сугар.
— Не уйду… — ответила, но голос предательски дрогнул, слова вместе со слезами оцарапали шипами горло.
Вихсар стиснул ее крепко, обнимая горячими ладонями, прижимая к своему телу теснее, вжимая в себя, что голова закружилась от терпкого запаха мужского тела, от его жара и мощи. Мирина еще никогда не ощущала себя такой несчастной и счастливой одновременно, брошенной и самой желанной на свете. Ее душу рвало, как парусину в шторм, заставляя метаться, биться, сорваться обессиленно в его объятия, спасительные, желанные, горячие. Щеки обожгло влагой, Мирина слышала каждое слово хана, распадаясь на сотни льдин-осколков в его горячих сильных руках.
Раздалось громкое гиканье — еще одна часть пустилась из становища во главе теперь уже Бадгара. Вихсар сильнее сжал Мирину, будто боялся выпустить, потерять, словно княжна еще могла упорхнуть из его рук. Мирина охнула, когда хан подхватил ее с земли, что былинку, пошел прочь от посторонних глаз в шатер, где осталась ждать Немея. Девушка, увидев вошедшего хана, вскочила на ноги, метнулась к выходу, склонив низко голову.
Вихсар опрокинул Мирину на постель, обрушился сверху, вдавливая в постель, впиваясь в жаждущем поцелуе, завладевая губами, будто путник до этого так сильно мучавшийся жаждой, наконец, смог испить воды. Испить ее. Мирина под тяжестью его тела затрепетала, отвечая на поцелуи порывисто, рвано, впервые сама, как могла, целуя в нетерпении с каким-то диким отчаянием и упоением, цепляясь за его налитые плечи, как за жизнь. Вихсар, мучительно выдохнув, заставил себя отстраниться, чтобы освободиться от мешающей одежды, рывком сдернув с себя пояс, распутав шнуровку на боках, отрывая от своего могучего тела сшитый из кожи панцирь, следом полетела остальная одежда, открывая глазам княжны статное, сотканное из мышц тело. И когда он избавлялся от преград — все это время неотрывно смотрел на Мирину, и она расплавлялась, как железо в огненном жерле, под взглядом, видя, как в каждом его движении рвалась наружу необузданная дикая страсть, пламя степного солнца и горячего ветра скрутили в вихре.
Мирина приподнялась, стягивая с себя платье верхнее, потом нижнее, открывая ему свое тело, самозабвенно, целиком, срывая с кос украшения. Вихсар обнаженный, статный и гибкий, как ясень, навис над ней, пронизывая пальцами косы, расплетая их до конца, тянул, впивая губами ее губы, кусая и терзая, обжигая шею, грудь и живот поцелуями. То желание, что натянулось между ними тетивой до предела, вот-вот уже лопнет, взорвется, осыпаясь на тела искрами, прожигая тлевшим пеплом кожу. Вихсар, опустившись к животу, обхватил колени, припав губами к мягкому сочившемуся соками лону. Постель под Мириной поплыла, сама она нырнула в теплые недра блаженства, которые тут же сомкнулись над ней ватным одеялом, заглушая все звуки вокруг — так бы и утонула, но с наружи подхватывали заботливые надежные руки хана. Он ласкал, обжигал, заставлял выгнуться дугой и бессильно откидывать голову на постель в исступлении. В промежутках этого безумства просыпался ум, и Мирину захлестывало смущение, тогда она невольно сжимала колени, но тут же была зажата крепче Вихсаром, прикосновение его горячих губ вновь лишали ума, поднимая новую бурлящую негой волну, что проливалась огненным сплавом от пальцев рук до стоп.
И когда Мирина сжала зубы, сдерживая рвавшийся наружу крик и погрузив пальцы в волосы хана, чтобы не сорваться с вершины, Вихсар, обхватив за запястья княжны, запрокинув руки, придавливая к постели, навис над распластавшейся в изнеможении Мириной, заполнил ее до самого упора собой, накрывая раскрывшиеся в шумном выдохе нежные губы поцелуем, толкаясь в ее, пуская Мирину на неведанный доселе путь наслаждения, раскачивая до головокружения, до потемнения в глазах. Мирина то всхлипывала, выпуская стоны и имя мужа, то стонала, попадая в водовороте тягучего всепоглощающего блаженства, отвечая на буйный напор этого мужчины, принимая его целиком. Видя его темные, как ночь, глаза, загорелые скулы, правильность его мужественных черт и совершенность тела, созданное будто самой степью и предназначенное для нее. Чтобы растопить этот лед в душе. Талая вода — Мирина чувствовала, — проникла в самую глубь, оживляя глубинные недра ее тела. Дыша одним единым дыханием, слились как две бурные реки, растекаясь глубоким озером, упоительно и самозабвенно, растворяясь друг в друге.
