— Правда хан Бивсар не совсем одобрит твой выбор, Вихсар.
Хотел он сказать, что ему не важно суждение отца, но промолчал, отчасти это было не совсем так. Все же был его сынам, и в жилах течет его кровь, отречься от которой и не смеет, и не может.
— Я не знаю, что будет дальше, — ответил только хан, отпивая горячего резко пахнущего взвара, вязкого и горького на вкус. Жар немного смягчал его.
Садагат вздохнула и отвела взор, обращая его к огню. Блики пламени играли в монетах на лбу и висках, лицо ее в этот миг казалось моложе и вместе с тем было задумчивым.
— Никто не знает, даже боги. Главное, быть честным со своим сердцем.
Вихсар хмыкнул. Быть честным не всегда выходит, и оставаться таковым сложно.
— Я не знаю, честен я, или нет.
Теперь пришел черед улыбнуться знахарке, глаза ее блеснули живым огнем, вовсе преображая ее лицо, сосредоточенное, мудрое.
— Об этом узнать можно только сквозь время.
— Ты говоришь загадками, Садагат.
Уголки ее губ дернулись в улыбке, она смотрела со своего низкого роста и верно о чем-то знала, только говорить не хотела. Хотя это могло ему привидеться. Вихсар отпил еще, чувствуя, как по телу разливается волна тепла. Вязкая тишина начала убаюкивать, как заботливая мать.
— Быть честным, хан, это значит не предавать себя. У этой чужачки сильное сердце, в нем живой огонь, если хочешь, чтобы она открыла его, отдай то, что принадлежит ей.
Вихсар нахмурился, догадываясь, на что указывает женщина.
— Я не отпущу ее, Садагат, — ответил он резче, чем того хотел.
Женщина покивала, соглашаясь с его намерением. Вихсар, испив взвар, вернул чашу на стол.
— Свадебный обряд будет через два дня, и я хочу, чтобы ты подготовила ее и оставалась с ней, я не могу доверить это Хайне.
— Это честь для меня, хан, — склонила голову женщина в благодарности.
Вихсар, сжав челюсти, бросил последний взгляд на княжну и пошел к выходу. Слова Садагат осели мутным осадком, пронизывая, как холодные капли, все еще падающие с неба и сулившие быть ночному дождю.
«О чем она говорила?» — думал он и не мог понять, или не хотел.
В шатре уже никого из батыров не оказалось, но очаг все горел, наполняя помещение красновато-золотым светом, очерчивая все предметы мягким туманным свечением, погружая Вихсара в спокойствие. То, что здесь он был не один, Вихсар ощутил, едва только войдя, уловив смесь густых, сладких цветочных запахов. Из вороха подушек на звук с пола поднялась одна из девушек. Костер сразу выхватил ее изящные формы в полупрозрачной рубахе до колен с вырезами по бокам, что открывали стройные ноги, загорелые, смуглые. Черные волосы водопадом струились по плечам к бедрам, золото огня переливалось в них волнами. Айма, неотрывно смотря на хана, подошла неспешно, плавно, бесшумно, босые ноги мягко ступали по ковру. За ней поднялась и Ирада, волосы той были заплетены в косы, на ней тоже была рубаха, облеплявшая приподнятые, чуть заостренные груди, но под ней виднелись просторные штаны, прихваченные на щиколотках тесьмой. Она подняла длинный сосуд с маслами и с вином, принялась разливать в чаши.
— Ты вернулся, — проворковала текучим елейным голосом Айма, едва приблизившись. — Я скучала, хан, — запрокинув голову и встряхнув шелком волос, она смотрела из-под опущенных ресниц тягуче.
— Я не посылал за вами, — ответил сухо Вихсар.
Айма моргнула, казалось, растерялось. Ирада застыла на своем месте, видно опасаясь гнева.
— Тебя так долго не было, хан Вихсар, — пролепетала Айма, прижавшись к холодному, пришедшему только с улицы мужчине трепещущим горячим телом.
За своеволие в другой раз он бы выставил их вон, обрушив на них свой гнев, но не сейчас, когда так устал и напряжен до крайности, будто зажатый в тиски тяжким бременем, не отпускавшим все эти дни. Объятия и близость наложницы расслабляли. Вихсар не оттолкнул ее, позволив обеим остаться, только лишь бы забыться на время. Айма все поняла сразу, положила ладони на твердую грудь мужчины, сняла плащ с могучих плеч, опустив его на сундук, сворачивая неспешно и бережно. Девушка села на пол перед ханом, стягивая сапоги, встав на колени, принялась расстегивать кожаный пояс, так же свернула и положила его на плащ. Все это походило на какой-то ритуал, впрочем, оно так и было. Айма поднялась на носки, потянувшись к губам Вихсара, желая одарить своей лаской. Он, ощущая колебание ее дыхания на своем подбородке, смотрел сверху, утонув в черноте глаз наложницы. Длинные темные ресницы делали эти глаза колодцами глубокими, порождающими дрожь. Из всех наложниц глаза у Аймы были самые черные, они, как тягучая вязкая смола, обливали его, обездвиживая. Это не синева чистых родниковых глаз Мирины, а топи, в которых вместо того, чтобы воспарить, камнем шел на дно. И только одно желание возникло в нем — раздавить и сокрушить, смять и подчинить.
Вихсар с напором погладил ладонями ее тело, ощущая под тканью мягкой плавные изгибы спины, талии, округлых бедер, чувствуя, как горящим сгустком падает томительная тяжесть вниз живота, вызывая острое, до багряных всполохов в глазах, скручивающее в узел мучительное вожделение, скопившееся за время пути в Ровицы. Айма пробуждала зверскую жажду и голод, порождая одно единственное желание — вторгнуться и завладеть. Вихсар одним рывком подхватил девушку под бедра, отрывая от пола, прижимая к себе, достиг очага, опрокинул девицу на выстеленные прохладные меха на полу, лег на нее сверху, прижимая весом своего тела к земле, впиваясь бешено и жадно во влажные мягкие губы, терзая их и прикусывая, проникая языком вглубь. Айма отвечала с жаром, обхватив шею, пронизывая волосы пальцами.
Собрав ткань рубахи в кулаки, Вихсар рванул края в стороны, оголяя грудь, колышущуюся под его натиском, на меха постели посыпались бляшки. Хан обхватил полные горячие груди с набухшими темными сосками, припадая к тугому узелку губами, ощущая солоновато-сладкий вкус на языке, прикусил, а потом втянул в себя, посасывая. Айма выгнулась, издав тягучий стон, бесстыдно раскрыв колени под каменным станом хана.
Наложница так просто и сразу не далась, вдруг извернулась, и теперь он оказался снизу. Девушка сползла, как горячий воск, вниз, к животу, оглаживая бедра, колени, спуская вниз ткань штанов, скользнули губы по каменной плоти, опрокидывая Вихсара в пучину блаженства. В то время со спины подошла Ирада, он почувствовал, как ее теплые нежные руки коснулись плеч, смяли, помассировав напряженные тугие мышцы.
— Ты так устал, великий хан, расслабься, — прошептала горячо Ирада.
Вихсар слышал ее уже через туман, ласки Аймы поднимали его на гребни волны, чтобы вновь опрокинуть на горячий песчаный берег, вынуждая задыхаться от жажды. Тем временем, ловкие пальцы Ирады расстегнули ворот рубахи, ворвались под ткань, огладили грудь. Рубаха быстро оказалась сдернута с него. Густое горячее масло полилось на шею, следом Ирада принялась растирать его кожу, втирая ароматные масла, сминая и оглаживая, он ощущал прохладные губы наложницы на ключице, тяжелые косы упали ему на грудь, потом Ирада скользнула языком по плечу, оставляя влажные следы. Знающие толк в ласках, умеющие угодить ему, они делали все, чтобы Вихсар смог забыть на сегодняшнюю ночь обо всем. Упругие губы Аймы на его плоти туго обхватили его, заскользили, облизывая языком, и дыхание Висара сбилось. Ирада припали к его устам, вбирая вырывающиеся из горла стоны, обрывки дыхания. Горячие волны одна за другой ударяли, топили, вынуждая задыхаться в неге, били в солнечное сплетение, и он не смог сдержать в себе рвущийся наружу смерч. Подхватив Айму с пола, он грубо опрокинул девушку на шкуры, рухнул ураганом на нее, резко вторгаясь, погружаясь твердо в горячее мягкое лоно, что приняло его целиком, окунулся в вязкую глубину. Это опьянило мгновенно. Вихсар уже не чувствовал себя, а только одно единственное желание — разжать стискивающее капканом естество, проникая в лоно наложницы беспрерывно и беспощадно, не давая время ни на передышку, ни на попытку вдохнуть. Неотрывно смотря в черные, как смоль, глаза, он видел сквозь них только одну, ту, что осталась сейчас в руках Садагат. Он окунался в глубину, опрокидываясь раз за разом в синеву ее глаз, загребая в кулаки белое золото ее волос, вдыхая сладкий запах золотисто-молочной кожи. Ускоряясь и одновременно падая в кипучую, заглатывающую в недра блажь, Вихсар взорвался на тысячи огненных языков, растворяясь и исчезая во времени. Волна блаженства сотрясла его тело, стирая все грани бытия. Он упал с края бездны прямо в пустоту, что забирала его без остатка в свои безмолвные объятия. Хан продолжал еще двигаться до полного опустошения, пока, обессиленный совсем, не выскользнул из ставшего чрезмерно влажным лона, оставляя свое семя. Распластавшись на постели, он какое-то время не видел ничего, только черноту, тишина густым киселем облила его, придавливая к земле. Он слушал бешеный грохот сердца, а потом увидел тусклые всполохи огней, ощутил тягучие запахи свершившегося соития и губы наложниц, продолжающие блуждать по его телу мягко и мокро. Над ним оказались глаза Ирады, голодные, полные желания. Именно такое же ненасытное жгучее желание он хотел видеть в глаза княжны. Взяла злость, Вихсар обхватил наложницу за талию, развернул к себе спиной, ставя ее на четвереньки, погладив по животу, бедрам, сдернул штаны, смяв жестко ягодицы с бронзовым отливом кожи, скользнул меж ног, лаская нежные складки плоти, мокрой и мягкой. Ирада, охнув, выгнулась, принимая его пальцы внутрь себя, задвигала бедрами, насаживаясь плавно и быстро, разжигая в нем вновь неуемный огонь вождения. Оно горячей лавиной прошло с головы до ног, сотрясая нутро. Вихсар подтянул девушку за бедра к себе плотнее, обхватив лодыжку одной рукой и намотав черные косы на кулак другой, проник плавно и медленно, вбиваясь твердо и жестко, размеренно дыша, закрыв глаза, слушая всхлипы. И вновь видел перед собой образ той, что разжигала в нем неутолимый огонь желания, таким близким и холодным светом сияла его Сугар.
