Когда за дверью послышались шаги, укрыв Агну, он оделся и вышел за дверь. Оказалось, пришел хозяин двора известить, что его ждут внизу. Анарад и сам ждал, что их вскоре найдут. Вротислав проворчал, выказывая испуг и гнев, что старший скрылся и даже не позаботился известить, что нашел княжну и сам же пропал. Анарад отослал его обратно в детинец, взял снедь — ведь наверняка захочет есть. Когда княжич вернулся, Агна уже проснулась. Она встретила его чуть удивленным и растерянным взглядом, а потом вновь приняла обычный вид, спокойный и равнодушный, но это было сейчас неважно. Обнаженная под одеялом, она была вся его. И когда княжна потянулась за рубахой, Анарад остановил ее, не позволив одеться, потом заставил есть, хоть та противилась, но Анарад умел настоять на своем, и Агна ела свежий хлеб, макая его в мед и запивая молоком, а он целовал ее, собирая всю сладость с губ, и пьянел, безумно и неотвратимо.
Агна по-прежнему была сдержана, не позволяла ни одного выражение на лице и просто наблюдала за ним, разрешая себя целовать. И Анарад целовал, лаская ее губами везде. Агна только краснела густо, убирая его руки, когда он касался ее сокровенных мест. Желание его росло, что невозможно было удержаться. Он хотел ее безумно, вновь погрузиться во влажную глубину, чувствовать ее тело, завладевать им, слышать ее частые вздохи, видеть румянец на щеках, собирать ее волосы в горсти и проникать, но он сдерживал себя, не желая причинять ей боли. Анарад вновь прижал ее к себе и на этот раз уснул под мерное дыхание Агны.
И когда поутру пробудился, держа ее в объятиях, обыденное перевернулось вдруг, вот так разом, в один миг, привычное стало каким-то другим, и он стал другим. Анарад взял ее руку, прижимаясь губами к пальцам, ладони, запястью. Агна проснулась, но не открывала глаза. Анарад забрался руками под одеяло, лаская ее гибкое, такое слабое и беззащитное тело, мягкое и податливое, его… Желание оглушало его, плоть тяжелела, и было даже больно, но Анарад мог терпеть — ему было достаточно, что Агна рядом, и он мог вот так свободно касаться ее, хоть она не везде позволяла, но Анарад знал способы усмирить ее возражение.
На удивление это оказалось легко, когда он ласкал губами ее соски, втягивая и прикусывая, он слышал, как сбивается ее дыхание, как влажно становиться между ее бедер, как блаженно прикрывает она ресницы, но он, нежась ее близостью, помнил, что она может усыпить его бдительность, и ловил каждое изменение ее тела, хоть то давалось с трудом.
— Ты так пахнешь… — тянул он в себя ее запах, нависая, прижимая плотнее к себе.
— Обычно, — упрямо отвечала она.
Анарад не мог не улыбаться, глядя на ее смущение, когда он перебирал пальцами ее завитки внизу живота, поглаживая ее там.
— Нет, необычно. Ты пахнешь мной, — ловил он ее губы и вновь упивался долгим тягучим и упоительно сладким поцелуем.
Упрямая княжна не хотела сдаваться без боя ни в чем, ни в том, чтобы отдаться на волю его ласкам, ни в том, чтобы смотреть друг другу в глаза, ни в том, чтобы, наконец, осмелиться и прикоснуться к нему. И ему это безумно нравилось, вновь и вновь завоевывать ее поцелуй, ее взгляд, ее внимание, ее сбившееся дыхание.
— Тебе все еще больно? — выдохнул он, опершись локтями, нависая над ней, чуть придавливая своим телом, давая ей почувствовать свое возбуждение.
Агна застыла под ним, дыша тяжело, смотря ему в глаза, потом на его губы и вновь в глаза. Облизала губы, слова рвались у нее с языка, но она упряма молчала. Пошевелилась, разгоняя жар по его телу, вынуждая сжать зубы и не застонать от обжигающего желания. Анарад накрыл ее губы, на этот раз поцелуй его был требовательный, жадный, впервые он не мог повелевать своим телом, оно настойчиво требовало ощутить, испытать.
— Скажи, — почти с мольбой попросил он, загребая ее немного гладкие волосы в горсти, толкаясь бедрами в ее бедра и это было мучительно больно до ломоты паху и ярких вспышек перед глазами — так хотелось обладать ей.
— Я не знаю… — выдохнула она горячо, закрыв глаза, когда он прикусил зубами ее мочку уха.
И Анарад сорвался, раздвинув ее ноги, подхватил ее и медленно опустил на затверделую плоть, проникая в горячее ждущее его лоно.
— А сейчас? — спросил глухим низким голосом, выдыхая в ее раскрывшиеся губы.
— Агна…
Но ответом стало то, как она выгнулась, приподняла бедра, призывая продолжить, обвив его шею тонкими руками. Анарад захватил ее губы, зажимая в горле собственный стон, заскользил, проникая глубже, только теперь осторожно не выходило — Анарад, сжимая ее бедра, задвигался сильнее и резче, не в силах уже остановиться.
— Ты моя, Агна… — с хрипом шептал он, кусая ее за шею, губы, тут же целуя. — Моя… Я убью жреца, если он к тебе приблизится вновь, убью…
Агна держалась за него, откидывая голову, подставляя шею и грудь поцелуям, испуская тихие тонкие стоны, когда он врывался в нее все быстрее, глубже, исступленно.
— …Скажи, что ты моя, Агна… Скажи… — Пастель, на которой Анарад брал ее, начала скрипеть, не выдерживая напора. — …Скажи Агна… — Входил в нее на всю глубину.
— Твоя… Я твоя Агна…
Время остановилось, будто перестало существовать. Анарад чувствовал, что улетает высоко в небо, падая в объятия Агны. Держал ее крепко и не отпускал, и не отпустит никогда. Растворяясь в туманной синеве ее глаз, переплетая пальцы крепче, беря ее вновь и вновь, втягивая ее запах, Анарад не мог насытиться — это было просто невозможно. Он никогда не насладится ей, хотелось еще и еще. Пусть даже она отдавала не всю себя, пусть часть ее души была не с ним — это было сейчас неважно. Она его, здесь и сейчас и он касается ее. Горели ладони, горело внутри. Агна смотрела на него с каким-то недоверием, немного с осторожностью, наверное, не понимала, что происходит, и он тоже не понимал.
А после решил выйти с ней на воздух. Он сам одел ее, хоть Агна упиралась, заплел волосы в две косы, оставил их падать по плечам. Агна продолжала смущаться и осторожничать.
Тяжелые тучи нависали над посадом, над самой площадью, куда привел ее Анарад, крепко держа за руку, чувствуя в своей ладони ее маленькую кисть, сжимал тонкие пальцы, поглаживал, когда они шли в толпе людей, и казалось, тут нет никого, кроме Агны. Он выбрал для нее украшения с камнями под цвет ее глаз и тонкие витые обручи на ее хрупкие запястья. Она упиралась почему-то, но зная, что это бесполезно, быстро затихала, позволяя дарить ей драгоценности. В детинец возвращаться не хотелось, потому что там ему придется ее отпустить и разойтись, а он этого не хотел, не сейчас. А потом они просто гуляли до самого вечера, Анарад грел руки Агны, целовал в холодные губы, грея и их, она смотрела по сторонам, опасаясь, что их кто-то увидит, но Анараду было плевать — он хотел целовать свою жену. Он принимал ее всю: это упрямство, это смущение.
Когда стало совсем темно, они вернулись на постоялый двор, ставший их временным пристанищем. В хоромине витал запах их страсти, хотя тут уже побывала челядинка — прибралась, сменила постель и полотенца. Анарад сам раздел Агну, сняв полушубок и платок, распустил волосы, пронизывая их пальцами, впиваясь в ее губы. Анарад тонул, сжимая ее в своих объятиях, а она обнимала его с опаской, нежно розовея, грея его теплыми ладонями. Он стянул с нее платье, сорочку, не позволяя передвигаться самостоятельно, посадил на край стола, опершись ладонями о столешницу, ловил ее губы, целовал жарко и упоительно, попутно раздеваясь догола. Одежда только мешала.
