Лешек, на свое счастье, не спал.
Перебирал бумаги, раздумывая, как бы повежливей отписаться почтенному купечеству из славного города Ейцка. Вот на кой ляд ему конная статуя, пусть и за счет горожан? Пусть лучше на пользу города деньги эти истратят, скажем, лечебницу подновят, помнится, совсем слабая там… или гимназию расширят. Матушка еще про женские курсы говорила, которые неплохо бы при каждом городе открыть, но это все пока мечты.
Еще ждали своей очереди с полтора десятка челобитных, которые секретари сочли стоящими высочайшего внимания. И проект школьной реформации, на котором настаивала та самая служба пропаганды. Мол, ныне в программе школьной уделяется непозволительно мало внимания вопросам этой самой пропаганды. А любовь к родине и вовсе не прививается.
Оно-то, может, и верно, только…
В алгебру-то зачем лезть?
Задачки переписывать на патриотичный лад — это как-то чересчур. А донести, чем чересчур, не получается. Чиновники там подобрались все, как один, дюже патриотичные, но без особого ума.
В общем, ночь обещала быть длинной, хотя и продуктивной. И Лешек сперва даже не понял, почему отложил черновик ответа, из которого всего-то и осталось повычеркивать неподобающие наследнику престола выражения, и напрягся.
Рука сама легла на шпагу.
А во второй родился огневичок. Махонький, конечно, но большим в собственных покоях еще нянюшка играться отучила. Вот пространство вздрогнуло, искривилось, складываясь, и распрямилось, явив взору печального князя двух девиц в виде таком, что, застань их кто здесь, придется жениться.
На обеих.
— Доброй ночи, — сказала Лизавета, убирая прядку с лица. — А мы тут… по делу… к вам… извините, пожалуйста, конечно, что так поздно и вообще без предупреждения…
Вторая, длинная, белесая и какая-то блеклая, будто выцветшая, стояла молча, только головой крутила, озираясь.
— Но… так уж получилось, что я понятия не имею, к кому обратиться… — Рыжая краснела стремительно и даже мило.
— Вашей подруге стало хуже?
— Авдотье? — Она моргнула. — Нет. Надеюсь, что нет… я вечером ее оставила, она в порядке была.
— Умер кто-то. — Свяжья полукровка избегала смотреть прямо.
И Лешек понимал ее.
Он сам ощущал себя на редкость неуютно в присутствии настолько иной крови. Свяги никогда не ладили со змеями, хотя, если разобраться, делить им было нечего. Просто…
Избегали.
— Вот… она говорит, что недавно. И что душу может позвать, вот я и подумала…
— Правильно подумала, — одобрил Лешек, подымаясь. — Идем. Покажешь.
— Змееву сыну не ступить на тонкие пути. — Свяга все ж соизволила заговорить с ним, пусть и глядя мимо.
— Значит, пойдем обыкновенным.
И Лизавета вздохнула.
Видать, представила, какие пойдут слухи. Хотя зря это, не пойдут, или Лешек самолично казакам дежурным языки поотрывает.
Они дремали.
Стояли, прислонившись к двери, и дремали себе.
— Надо же, — произнесла Лизавета шепотом. — А не упадут?
— Не упадут, — заверил Лешек, зажимая правому нос. Этот из новеньких. И что характерно, представлен не был. Надо поинтересоваться, как зовут и откуда он взялся, ведь Фрол Максимыч в вопросах подбора охраны всегда отличался немалой щепетильностью. И уж точно не приставил бы вот так чужого молодчика. — Они тренированные.
Парень хлопнул глазами.
Рот раскрыл было, но Лешек прижал палец к губам: мол, не шуми. А взглядом пообещал всенепременно разобраться, отчего это охрана, которой бдеть положено, спит тихонечко. Второго казака, знакомого и прежде в подобных происшествиях печального толка не замеченного, он ткнул пальцем в бок.
И головой покачал укоризненно.
Мол, как же вы так, Аксюта Силантьевич? Столько лет на службе — и заснуть самым позорным образом… Впрочем, весьма скоро выяснилась и причина, по которой охрану усыпили.
В коридоре лежала девушка.
На сей раз обнаженная, но щедро усыпанная белоснежными лепестками.
— Вот же ж, зар-р-раза, — прорычал Аксюта Силантьевич, за шашку хватаясь, но тут же понял, сколь глупо это выглядит, и шашку выпустил.
А Лешек посмотрел на рыжую.
Вовремя она…
Найди девицу кто иной…
И нет, слухи все одно будут, но слухи неподтвержденные и вот это вот — вещи разные…
Лешек присел, приложил руку к шее. Хотя не верить свяге у него причин не было, но человеческая иррациональная половина требовала все же лично убедиться.
Убедился.
Девица была мертвой и холодной. На шее отчетливо виднелась синюшная полоса, а шелковый бант, который вплетали в косы, лежал рядышком этакой змеею. Сравнение, пришедшее в голову, Лешеку категорически не понравилось.
— Кто это? — спросил он.
— Не знаю, — почему-то ответила Лизавета. — Я ее только видела…
— Алена. — Свяга смотрела на тело равнодушно. — Другие называли ее Алена… она не хотела здесь быть.
— Почему?
— Любила. Но отец настоял. Он думал, что ее избранник не годится. Не знаю почему. Он злился. Ее это печалило. Она хотела любить…
А теперь вот лежала на холодном полу, вызывающе нагая и…
— Она может вызвать душу, — Лизавета прервала размышления, — и спросить… ко мне, к слову, предыдущая явилась. Душа то есть предыдущей девушки… очень невоспитанная, между прочим. И говорила всякое… непотребное… про вас и… ваших родителей.
Лешек потер подбородок.
Допросить душу?
Почему бы и нет. Свяги подобного не одобряют, но нынешняя, на счастье, все же немного человек и понимает, почему этот допрос необходим. Только разговаривать будет не Лешек. Он, конечно, многому обучен, но…
Димитрий, как Лешек подозревал, вызову не слишком обрадуется.
Лизавета сидела в уголочке, нашла местечко подле беломраморной статуи и затихла. А то голос подашь, вспомнят, что тебе тут не место, и выпроводят под благовидным предлогом, позабывши, что это она Снежку нашла, сюда привела, и вообще…
Статуя была массивной, постамент имела солидный, и сидеть пусть было несколько жестковато, но вполне удобно. Главное, коридор весь словно на ладони. Вон охрана выстроилась, перекрывая проход — вдруг да вздумается кому прогуляться, так не пустят к телу. И главное, стоят казаки вроде бы неподвижно, а все равно в фигурах их читается Лизавете недоумение некоторое.
Растерянность.
И злость.
Знать бы, на кого злятся.
А вон еще людишки прибыли. Одни на четвереньках ползают, следы тайные выискивая. Другие стены оглаживают. Третьи над телом замерли. Не прикасаются, стоят, а меж ними белым пятном Снежка выделяется. Вот уж диво дивное…
