Дважды идиот.
А там в «Коронные вести» позвали, так он и вовсе с бывшими знакомыми здороваться перестал, Федюнечка, который на скачках сплетни собирал, сказывал, встретил давеча, так Гришка проплыл мимо барин барином, кивнуть даже не соизволивши…
А тут у стеночки.
Позвали, стало быть, запечатлеть. И думать нечего, к вечеру уже разразится Гришка высокопарною статейкой, восхваляющей и его императорское величество, и императрицу, и всех вообще. Как это у него получалось? Талант.
Лизавета ощутила знакомый зуд.
А она… она тоже напишет. И снимочки… главное, ракурс подходящий взять. Вот, скажем, пройти к окошку… снимать всяко лучше по свету. И бочком… и вот две дамы потянулись друг к другу. Главное, улыбаются, а выражение лиц такое, прехарактерное… Или пухлый полковник тайком прихлебывает из фляжечки, а супружница его, тоже пухлая и из-за платья в обильных оборках кажущаяся вовсе необъятною, неладное почуяв, бьет бедолагу веером по голове.
И Гришеньку снять, сгорбленного, выгнувшегося престранной дугой, пускай наши порадуются.
А вот конкурсантки сбились разноцветной птичьей стайкой. Лизавету увидели. Глаза злые. Губы кривятся… отлично должно выйти. А подписать… скажем: «Радость за ближнего»…
Или как-нибудь еще.
Она двигалась вдоль стеночки, то и дело останавливаясь, чтобы сделать кадр. После отберет верные, благо память у кристалла приличная, на сотни две снимков хватит. И вазу снять, а главное, лихого поручика, который в нее сморкнулся, а нос, воровато оглянувшись, шторкою утер.
Нет, заголовок надо будет хорошенько обдумать.
Скажем: «Простые нравы сложных людей»…
— Лизка, ты ли это?! — Гришка таки заметил ее. А может, и не заметил, может, нарочно выглядывал. Список-то конкурсанток еще когда отпечатали, правда, в нем Лизавета баронессой значится, но… — А я думаю, ты ль это или не ты ль.
— Не тыль, — сказала Лизавета, поморщившись. Все ж встречаться со старым знакомым желания не было, да и опасеньице кольнуло: вдруг да прознает, за какой такой она тут надобностью.
— Шутишь, — хохотнул Гришка.
— Шучу. — Лизавета согласилась: ей батюшка еще когда говорил, что спорить с дураками — занятие напрочь бесперспективное.
— А ты, погляжу, неплохо устроилась… мужа поискать решила?
— Решила.
Гришка одет был с претензией, в темно-зеленый шерстяной костюм с искрой. И крой неплох, вот только жарко ныне было во дворце, Гришка потел, отчего раздражался и потел еще больше.
— И как оно?
— Неплохо…
— Ты это, после мне интервью дашь. — Гришка не спрашивал, а ставил Лизавету в известность. — Платьице на тебе, конечно, дрянное… поглядела бы, что приличные люди носят, право слово. А ты, получается, при титуле?
— Баронесса.
— Ага… — Он задумался, сунув меж зубами спичку. — А чего молчала?
— А зачем говорить?
— Ну так… ты это, Лизка, тут не особо усердствуй. Я жениться решил.
— Поздравляю. На ком?
Ее императорское величество задерживалась, и придворных это заставляло нервничать. Взгляды то и дело останавливались на узорчатых дверях, за которыми скрывалась Малахитовая гостиная.
— Пока не знаю. Это я так… на перспективу… у тебя только титул? Или и имение имеется?
Захотелось Гришку пнуть.
Ишь ты, женишок, забыл небось, откуда сам родом, как прибыл в столицу из Верхних Конюхов, только и умея, что писать поганые стишки. Теперь же…
Злость пришла.
И ушла, стоило коснуться янтарного кулона. А тут же, будто того и ждал, раздался гулкий удар колокола, возвещая о приближении императрицы.
— Все, я работаю. — Гришка подхватил малый артефакт… а хороший, не чета Лизаветиному. И памяти в нем более чем на тысячу снимков, и четкость иная, говорят, будто даже в полной темноте снимки выходят вполне приличного свойства.
Гришка ужом нырнул в толпу и как-то сразу ухитрился оказаться перед самыми дверями. Он бы и ближе подошел, когда б не гвардеец, положивший руку ему на плечо. Это сразу и уняло служебный Гришкин пыл.
Лизавета коснулась артефакта.
Правда…
Что бы она ни писала про двор, это простят, а вот императорскую чету трогать не стоит. Да и не хочется. Она сделала пару снимков, запечатлевая фрейлин, окружавших ее императорское величество. Не удержалась, сделала портрет Анны Павловны, которой нынешний ее наряд был весьма к лицу, да и лицо это… не сказать, что черты правильные, а поди ж ты…
Или вот императрица.
Невысока.
Хрупка.
И… золото волос.
Камни диадемы.
Платье… на удивление простое. Ни тебе шитья, ни драгоценностей, но почему-то смотрится…
Глаз не отвести.
Играли трубы. И герольды зачитывали обращение, Лизавета же смотрела на императрицу и, чего скрывать, на Лешека, который держался за матушкой и казался огромным…
— Говорят, он без нее и шагу ступить не способен, — раздалось рядом. — Совсем заморочила, нелюдь проклятая…
Лизавета чуть повернулась и сделала еще один снимок.
Зачем?
Она не знала, просто… женщина с сухим лицом, на котором застыло выражение величайшего недовольства жизнью… редкий портрет.
— Тише ты…
— Это все знают… и беспокоятся… император болен, наследник — идиот, императрица — нелюдь. Что нас ждет?
Ничего хорошего, если так.
— А они конкурсы устраивают… почему? Понятно же… ищут кого-нибудь своему…
Она добавила слово, которое вообще к людям применять не стоит, не говоря уже о том, чтобы к отпрыскам правящей династии. И бледная губа оттопырилась, а в подведенных глазах блеснула такая лютая ненависть, что Лизавете стало крепко не по себе.
Но она по прежнему делала вид, будто всецело увлечена шествием.
Вот императрица добралась до середины залы. Повернулась к подданным. Вот расступились фрейлины, двигаясь столь слаженно, что любой караул позавидует. Императрица подняла руку, и в зале наступила тишина.
— С преогромной печалью вынуждена сообщить вам… — ее голос был негромок, но, диво дивное, слышно было каждое слово.
А женщина зашипела.
— Выставит неугодных, — бросила она, поднимая руку. И сверкнул тоненький браслет в виде змейки, до того умело выполненный, что казалась эта змейка живой. Тронь — и развернется, зашипит, а то и ужалит чужую наглую руку.
— Мы пристально наблюдали за конкурсом и в полной мере оценили усилия, которые…
— Недолго ей осталось.
