А мы едины с космосом и никуда не просимся,
Спокойно на галере мы сидим,
Нам есть и пить не нужно, гребём легко и дружно
И «нет!» метеоризму говорим.
Высокий разум главный здесь, он самый-самый
славный здесь,
Его необходимо уважать.
Все выполнить задания, оставить пререкания.
Он страшен, ведь за ним — Епона-мать!
Услышат свист далёкие широты,
Монахи, капитаны, рыбаки,
Дельфины, и киты, и кашалоты —
Близки они иль очень далеки…
— Разум Хныч, ты что-нибудь понял?
— Нет, разум Евстихий.
Галера свистящих сосен была пуста, если не считать этих двух, чьё поведение в последнее время заметно нервировало высокий разум. Они всячески проявляли собственные интересы и потребности, что противоречило концепции полного единения с космосом.
— Знаешь, — Евстихий потёр переносицу, — на их месте должны были оказаться мы.
— Согласен, но, как видишь, даже главный не утерпел и прыгнул за борт чуть ли не первым.
— Что же получается: у нас украли идею? Мы хотели избавиться от их общества, а выходит, социум избавился от нас?
— Социум поплыл по бабам, — объяснил Хныч, деликатно улыбнувшись, — неужели надо объяснять столь элементарные вещи?
Евстихий пожал плечами и опустился на банку.
— Ты видел, как это случилось, — сказал он, — никто и слова не проронил.
— Мысли передаются на расстоянии, — недовольно возразил Хныч.
— На расстоянии двух кораблей? Колонию тоже покинули, мы оба это видели.
— Ну и что…
— Их позвала сама Епона-мать, — упрямо подвёл итог Евстихий, — а нас не позвала. Хныч, проснись! Зуб даю, это высокий нажаловался, и мать отвернулась. Там, — он показал на остров, — каждый получит счастье, а мы… мы с тобой продолжим скитания.
— Ну уж нет! — Хныч раскраснелся. — Нам никто не мешает плыть к острову и вкусить женской ласки!
— Тогда почему мы до сих пор здесь? Почему ночью, когда было дружнее и веселее и все ныряли кучей, мы не сделали этого, а?!
Лохматые головы дёргались оживлённее и оживлённее. Кто знает, чем бы кончился диспут, вполне возможно, кто-то и улетел бы за борт, если бы за другим бортом не засвистели.
Так умел свистеть только разум Лысый. Высокий всегда приходил в восторг от его способности издавать звуки. В сумерках рассвета показалась лодка. На вёслах сидел разум Лысый и жестами просил принять его на галеру.
— Эй, остатки разумов! — крикнул он, налегая изо всех сил. — На «Анале» свершилось всеобщее самоутопление. Надо покалякать.
Евстихий сбросил верёвку, и вдвоём разумы вытащили коллегу, как крупную рыбу. В отличие от нестриженых галерщиков Лысый был лыс и тщательно выбрит.
Он задумчиво прогулялся по куршее.
— Насчёт утопления ошибаетесь, — буркнул Хныч, — ваши на остров уплыли и наши тоже.
— Епона-мать вызвала, — весомо добавил Евстихий.
— Да, собственно, кто вызвал, это мне по фальшборту, — отреагировал Лысый. — На «Анале» остались только я и кормчий. Как теперь жить, скажите мне! А вы чё не утопились?
[69]
— Да поймите, — Хныч закатил глаза. — В это трудно поверить, но мы видели собственными глазами. Все разумы, и ваши и наши, сегодня перед рассветом добровольно молча попрыгали в океан и поплыли к острову. Я смотрел внимательно, — кажется, никто не утонул.
— Везёт, а я не видел, — признался разум Лысый. — Мы с кормчим и ящиком красного втроём грешили в карты на раздевание до самого не хочу.
— Высокий разум проклял карты, — на всякий случай напомнил Евстихий.
— Ну и где он теперь? — не меняясь в лице, заметил хозяин когга.
— Там, — показали бородатые за борт.
— Вот именно. И ещё… это самое, — Лысый прищурился, — я тут ножницы прихватил. Мы, наверное, сейчас пострижёмся, сядем в лодку и поедем ко мне.
— Но высокий проклял ножницы! — запротестовал Евстихий.
— Так, я не понял, — Лысый пошире расставил ноги, — вы чё, забыли, кто тут старший?
— Разум высо… — начал было Евстихий, но Хныч благовоспитанно прикрыл осведомлённый рот ладонью.
— Мы пострижёмся, — за двоих пообещал Хныч, — Давайте сюда.
— Ребят, с вас шерсти на запасной парус хватит! — Лысый оскалился тёплой улыбкой. — Поживее, поживее режьте всю волосню…
Его блуждающий взгляд внезапно сфокусировался на новом объекте. Он коротко хохотнул и, пока вершилось обезволосивание, пробрался в носовую часть судна.
Галера, раза в два длиннее ниспосланной социуму свистящих сосен и тоже пустая, стояла так близко, что виден был единственный человек с малиновым злым лицом, машущий белой тряпкой.
Лысый повернулся и медленно вернулся к разумам.
— Ого, Евстихий, а ты теперь, как я погляжу, и на мачту залезть сможешь, не запутаешься… Давай-давай, постригся сам — постриги товарища, мне матросы нужны, а не швабры. Шевелись, салаги!
Затем Лысый снова оказался на носу и убедился, что красное тут ни при чем: галера стояла, человек присутствовал, тряпка мелькала.
Он вернулся к Хнычу и Евстихию, поздравил с принятием в команду когга и задал главный вопрос:
— Ребят, вы сегодня, после того как солнце встало, на океан смотрели?
— Нет, — признался Хныч, — но о космосе думали, вы даже не сомневайтесь.
— И обереги тёрли, — добавил второй, — усердно.
— Да мне, собственно, до ахтерштевня, трите что хотите, просто у вас гости под носом, а вы в космосе летаете, ну прям как дети. Вы, вообще, как фал травить собираетесь? А рей поднимать? Серьёзнее надо быть, по сторонам смотреть, умываться хоть изредка.
— Давайте посмотрим, — обиделся Евстихий. — Хныч, ты как?
— А откуда начинать? — спросил Хныч.
— Оттуда, — резко ответил Лысый и вытянул руку, прямо указывая на венецианскую галеру «Бёдра Беатриче», на грот-мачте которой капитан Будулай рвал глотку уже добрых два часа.
* * *
Вулканы Лунгма и Джама располагались близко друг к другу.
Подступы к этому загадочному месту представляли собой площадку, образованную наслоениями лавы, затвердевшей тысячи лет назад. Добраться до них можно было через кольцо давно засохших деревьев, поваленных дикими кабанами, а третьим, самым плотным, больше похожим на оковы, сплелись джунгли.
Перед рассветом застывшая лава начала издавать тревожное гудение. Когда солнце встало и полная луна утонула в синеве небесного океана, к таинственным вершинам потянулись люди. Все они шли одной тропой с абсолютно закрытыми глазами.
