— Я вас слушаю.
— Нас могут услышать. Давайте отойдем в сторону.
Алексей Палыч выбрался из чехла. Наверное, что-то важное хотела сообщить ему Лжедмитриевна, если подняла среди ночи. Лжедмитриевна направилась к озеру, и Алексей Палыч поплелся за ней.
— Здесь нет комаров, — сообщила Лжедмитриевна.
— Уж не обо мне ли вы заботитесь? — поеживаясь от свежего ветерка, спросил Алексей Палыч.
— О вас.
— Странный метод заботы, — сказал Алексей Палыч. — В чехле у меня тоже комаров не было.
— Там могли услышать.
— Значит, у нас с вами теперь появились какие-то общие тайны?
— Сейчас появятся.
— Говорите, но побыстрей: мне холодно.
— Вы все еще сердитесь?
— Сердитесь — не то слово. Неужели вы думаете, что я в восторге от вчерашних событий.
— Но с вашей точки зрения все получилось к лучшему: поход заканчивается; вы с самого начала к этому стремились…
— Он еще не закончен, — сказал Алексей Палыч. — И давайте договоримся: вы излагаете свою точку зрения, а свою я изложу сам.
— Перестаньте сердиться, Алексей Палыч, — попросила Лжедмитриевна. — В таком состоянии вам трудно будет меня понять. Кроме того, эмоции не способствуют доверию.
— Вы прекрасно знаете, я не доверяю вам с самого начала. А эмоции — это ваш хлеб, ради них вы сюда и прибыли.
— Мы с вами спорим, — сказала Лжедмитриевна. — Сейчас это не нужно.
Если бы Алексей Палыч был не спросонья, не замерз и не встревожен новым фокусом, который, кажется, собиралась выкинуть «мадам», он бы заметил, что тон ее необычно мягок, железа нет и следа, а от бетона остались мелкие крошки.
— Алексей Палыч, я решила прекратить поход.
— Именно поэтому вы запретили вернуться к железной дороге?
— Да. Я ведь имею право принимать такие решения единолично?
— С точки зрения вашей или нашей?
— Вашей.
— Формально — да. Но существуют положения, в которых опасно пользоваться формальным правом. Вы не можете не понимать, что кратчайший путь к населенному пункту — это путь назад. Почему же вы заставляете группу идти вперед? Это, по меньшей мере, путь в неизвестность.
— Согласна, впереди — неизвестность. Путь назад — путь в никуда. Назад идти нельзя.
— Опять начинаются ваши загадки!
— Никаких загадок. Чтобы вы мне поверили, я скажу — продукты я вчера столкнула умышленно. Ребятам об этом говорить было нельзя: они бы не поняли.
— Я тоже не понимаю, — холодно сказал Алексей Палыч. — Я все время требовал прекратить поход, вы отказывались. Теперь вы утопили продукты, до предела усложнили положение детей, говорите, что хотите закончить поход, и заставляете его продолжать. Где ваша любимая логика?
— Она на месте, Алексей Палыч. Группа осталась без продуктов… Это единственный способ прервать поход, ничего не объясняя ребятам.
— Вы могли просто приказать им вернуться, как вчера приказали идти вперед.
— Я должна была бы это как-то объяснить.
— Вчера вы ничего не объяснили.
— Это разные ситуации. Когда были продукты, поход проходил нормально, то с какой стати его прерывать? Сейчас ситуация исключительная, объяснять ничего не надо. Выбор направления — право руководителя.
— Ну и выберите обратное.
— Это опасно, а для вас особенно.
— Для меня лично?
— Для вас и Бориса.
— Опять какие-то ребусы! — рассердился Алексей Палыч. — Что там, за это время — мины расставили?
— Там все осталось по-прежнему.
— В чем же тогда дело?
— Обратный путь для вас очень опасен…
— Да что вы все твердите как сорока: опасен, опасен… Выходит, я уже по своей земле не могу ходить! Что же вы сказки рассказывали о каком-то невмешательстве?! Дети голодные — невмешательство, мы с Борисом впутываемся в какую-то историю, ходим полураздетые — тоже невмешательство! У меня такое ощущение, что я все время хожу в дураках: чего-то не понимаю, чего-то не знаю… Вроде тупого ученика, которому и объяснять бесполезно. А я, как вам известно, учитель; моя профессия — обучать, а это потрудней, чем обучаться.
— Алексей Палыч, — сказала Лжедмитриевна, — я ведь сама всего точно не знаю. Знаю, что — невмешательство, знаю, что обратный путь опасен более всего для вас. Но я не могу знать предстоящие события: тогда исследование теряет смысл. Думаю, что в конце похода я буду знать больше, тогда расскажу…
Алексею Палычу показалось даже, что в голосе Лжедмитриевны звучит искреннее сожаление. Конечно, оно могло быть и притворным, чтобы утихомирить Алексея Палыча, чтобы он особо не бунтовал. Но ведь до сих пор без такого притворства она обходилась.
— Зачем мне это потом? — сказал Алексей Палыч, убавив громкость на двадцать два децибела. — Мне нужно знать, что делать сейчас.
— Идти вперед, — вздохнула Лжедмитриевна. — Больше ничего не остается. Я уже жалею, что послали именно меня.
— Жалеете? Простите, но это ведь эмоция…
— Разве я сказала «жалею»? Очевидно, я употребила не то слово. Я уже говорила вам, что такие чувства известны нам чисто теоретически.
— Слушайте, — сказал Алексей Палыч, — а зачем все-таки вы меня сюда пригласили? Неужели по ночам со мной разговаривать интереснее?
— Я хотела попросить вас, чтобы вы мне помогли.
— Чем?
— Тем, чтобы не мешали. Не нужно настраивать против меня ребят. Не уговаривайте их вернуться — это все равно невозможно. Вы только все осложните…
— Я?! — Алексей Палыч чуть не подавился собственным возмущением. — Это я, по-вашему, усложняю! Можно подумать, что я все затеял!
— Забудьте все, что было. Сейчас начинается новый этап.
— Ясно, — зловеще сказал Алексей Палыч. — Конечно, новый этап, новые трудности, новые наблюдения. Ведь это очень интересно — наблюдать, как будут выбираться из леса голодные ребятишки! Какие там у них будут эмоции?.. Может быть, кто-то погибнет геройской смертью — тогда совсем прекрасно… Ценная информация!
— Этот этап начала я, — сказала Лжедмитриевна. — По собственной инициативе.
— Этого еще не хватало! Вашей инициативы! Если уж у вас там все продумали… я не знаю, с какой целью… надеюсь — с гуманной… то, может быть, все обойдется. Все-таки — коллективный опыт. А вы на Земле всего пятые сутки! Какая тут еще инициатива?! Кроме того, они же все слышат?
— Разумеется.
— И как они реагируют на вашу инициативу? Кстати, в чем она заключается?
