– У вас кто историю преподает? – спросил папа.
– Снежана Леонидовна… только она улетела. Замуж за летчика вышла. Тут вертолетная часть в Высоком, у нас все учительницы, которых присылают, сразу замуж за летчиков выходят и улетают.
– Разберемся на досуге, – пообещал папа и опять сказал погромче: – Торжественно обещаем, дорогой блаженный Пролетарий, что выучим наизусть ваш полный испытаний и чудес жизненный путь, дорогой блаженный Пролетарий, – пообещал папа.
– Да! – крикнула Оля, задрав голову, а Тимофей молча кивнул.
Подействовало. Черные тучи стали лететь помедленнее, а потом вообще кончились. Небо посветлело и как будто поднялось, и в белизне теплым пятном проглядывало солнце. От мокрой травы, от дороги и особенно от озера поднимался туман…
– Ну, пошли с нами обедать? – пригласил папа.
– Мне у чужих не разрешают, – нахмурился Тимофей.
– Ну будь ты другом, думаешь, мне сильно весело с одними девчонками? Сядем на улице, под сосной, как люди…
Это папа нарочно сказал, чтобы Тимофей не боялся, что заставят разуваться.
– Не разрешают, – покачал головой Тимофей.
– Тогда до следующего раза, – решил папа.
За обедом бабушка спросила Олиного папу:
– На какое число намечен наш переезд в Москву? Все-таки уже конец августа, Оленьке скоро в школу.
Оле тут же есть расхотелось.
А папа посмотрел на бабушку и на маму и сказал с удовольствием:
– Ни на какое. Понимаете? В Москву нам теперь ехать незачем. Что там делать? Работы у меня больше нет, банк лопнул, вы это прекрасно знаете.
Папа встал из-за стола и принялся ходить по веранде, а мама и бабушка, как кошки, следили за ним глазами.
– Теперь мы будем жить здесь, потому что деньги быстро кончаются, а в Москве жить дорого. Прекрасно помню, что вы, милые дамы, возражали против покупки деревенского дома. Вам дачу в Черногории подавай. Зато теперь-то как хорошо! Мы будем жить в деревне. Чтобы сэкономить на бензине, будем ездить на великах. А потом вообще машину продадим. «Ниву» купим, вот. Не машина – зверь! Разведем большой огород… В школу Оля здесь будет ходить.
– Ура! – завопила Оля. – Тетя Ира добрая!
Действительно, учительница начальных классов в деревенской школе была очень добрая и красивая, не то что Олина учительница в Москве, похожая на старого накрашенного карлика с большими зубами.
– А я буду ходить по дворам, помогать, кому что надо. Может, повезет, на лесопилку возьмут. А то песни могу петь на площади перед магазином. Ты, Дашенька, научишься плести лапти и валять валенки. Вы с Олей еще можете собирать ягоды. А Инесcу Вадимовну посадим у магазина продавать ягоды, валенки и лапти богатым дачникам из Москвы. У нее вид жалобный, все покупать будут – бедную старушку поддержать.
Бабушка, считавшая себя девушкой, поджала губы.
– Ага, – сказала мама. – Тут уже был блаженный Пролетарий какой-то. А ты, значит, следующий? Блаженный Банкирий, что ли?
– Ничего смешного, Дашенька, – строго сказал папа и сел за стол. – Иди в интернет, пока деньги на счету не кончились, и смотри, как лапти плести.
Мама хотела обидеться, но посмотрела в окно и удивилась:
– А это еще кто?
Собаки у Оли не было, и никто из обедающих не заметил, что под окнами возле крыльца стоит парень в брезентовой штормовке и в забинтованной руке держит большую бутылку с мутноватой жижей.
Папа тоже посмотрел на парня, не понимая, но встал из-за стола, вышел на крыльцо и поздоровался с парнем за руку.
– Чего ты, земляк? – спросил папа.
Парень застенчиво улыбнулся и молча показал папе бутылку.
– Чудной ты. Я по жизни не больно-то выпиваю и тебя в первый раз вижу, – сказал папа. – Иди своей дорогой, не обижайся.
Парень потоптался у крыльца и ушел. Папа сел обедать дальше. А Оля вспомнила:
– Пап, да это же с лесопилки, ты его в больницу возил, помнишь? Ну, ты однажды в пятницу вечером приехал, мы только ужинать сели, а тут девушка прибежала, плачет, говорит, брат руку на пилораме порезал, а в больницу отвезти некому, потому что пятница, вечер и все уже никакие. Помнишь? А ты говоришь, да, конечно, отвезу, а бабушка говорит, отбивнушки остынут, а ты говоришь, что же пацану из-за моих отбивнушек без руки оставаться? Ну, помнишь? И ты его в больницу возил и там ждал еще, пока ему руку зашьют, и обратно привез.
– А! – вспомнил папа, посмотрел в окно и увидел, что парень идет обратно и вместе с ним идет дядька постарше, точно такой же и в такой же штормовке. – Батю привел, – догадался Олин папа. – Ничего не попишешь, надо уважить.
И встал из-за стола, чтобы выйти на крыльцо.
– Митя, – очень четко сказала мама. – У тебя гастрит.
Папа вышел на крыльцо, поздоровался за руки с обоими и сказал:
– Не могу, братцы. Доктора не велят. Ты вот руку подлечил, а мне тоже организм подлечить надо. Никак не могу. К тому же, – папа оглянулся на дверь и сказал потише, – дома жена с тещей.
Двое переглянулись и ушли.
Папа вернулся к столу.
– Митя, – опять очень четко сказала Олина мама. – Не вздумай пить вот это вот, что у них в бутылке. Спроси сначала, из чего у них оно.
– И есть ли разрешение санэпидемнадзора, – прибавила бабушка.
– Угу, – сказал папа. – И рекомендовано ли это программой Елены Малышевой.
Оля увидела, что двое в штормовках опять идут к крылечку, а с ними идет…
– Папа, это же дядя Лёша Осипов! – обрадовалась Оля. Она давно хотела познакомить папу с дядей Лёшей, ей казалось, что они подружатся. – Это же папа Святослава, Аньки и Машки! У них самый красивый дом с башенками и балкончиками, резной, прямо теремок, и всегда навалом живности, даже лисёнок однажды жил, и дядя Лёша мне разрешил его погладить! Ну я тебе столько раз рассказывала! Папа!..
Папа в третий раз вышел на крыльцо.
– Прости, хозяин, одичали они на своей лесопилке, – говорил дядя Лёша. – Пришли спасибо сказать, а сами молчат, как упыри. Нет бы сказать по культурке – выпьем, мол, Дмитрий Маркыч, за здравие раба Божьего раздудуя Антония и за его трудовую руку, которая уцелевши, Дмитрий Маркыч, только благодаря твою человечную отзывчивость.
Папа опять поздоровался за руку, теперь уже с тремя, и, обернувшись в дом, крикнул нарочно густым басом:
