– Дарья! Накрывай в беседке!
А в калитку уже входила тетя Марина, дяди-Лёшина жена, мама Святослава, Машки и Аньки. С миской горячей картошки и банкой огурчиков.
– Ну вы молодцы, додумались: среди бела дня людям на голову свалиться да без закуски… Оляна, а ты что не заходишь, у нас опять щенята новые подоспели…
Новые щенята! Тут одного щенка за всю жизнь не выпросишь, а тут два раза в год целая меховая пищащая куча щенков… Вот жизнь в деревне, вот везуха!
Поговорить с тетей Мариной вышла и Олина мама, и скоро все, кроме бабушки, уже сидели в беседке под сосной.
– А мы теперь всегда здесь жить будем, – сказал папа. – Накрылся мой банк бордовой шляпой…
– Да! – похвасталась Оля. – Мы с мамой будем лапти плести, а папа по дворам ходить помогать или песни петь у магазина…
– Ой, да прям… – махнула рукой тетя Марина. – Да вас хоть счас на пилораму возьмут! Или в школе работать можно. Вы же и иностранный, и алгебру, и информатику… Работы хоть отбавляй! Это кто делать ничего не хочет говорит, что в деревне работы нет.
– Точно, – кивнул дядя Лёша.
Заговорили про всякие болезни, кто как резался, ранился, тонул или ушибался, про состояние районной больницы, починку моста и водонапорной башни, и дядя Лёша вдруг решил:
– Тебя, Дмитрий, в президенты двигать надо. Не голова, а дом советов. И совесть на месте.
– Кто ж за него скажет? – серьезно спросил Тошин папа.
– Я скажу. Ты скажешь. Ира Вовина, учительница. Вова Ирин, тракторист. Баба Валя из церкви. Баба Валя Пиратская тоже. Надя-магазин. Ты, Тоша, скажешь, и Танюха твоя. Комаровы с того края. Мои – все целиком. Пилорама – вся за тебя. Да все скажут. И ты президент.
– Президентом не хочу, – сказал папа. – Хлопот много. Страна большая. Вот одной деревни – это да, годится. Нет, лучше царём! – решил папа. – Царём согласен. Царём деревни.
– Царём родиться надо, – подсказал Тоша.
– Это всей России царём родиться надо, – серьезно сказал дядя Лёша. – А одной деревни – можно и путем голосования.
– Собрание, значит, надо устраивать, – сказала тетя Марина.
– Можно с подписным листом по дворам пройтись, – придумал Тоша, он совсем осмелел и говорил теперь складно и хорошо. – Если большинство согласно, то будете, дядь Мить, вроде как председатель сельсовета. Даже главнее! Вас, считайте, народ выбрал, а Борман предом стал, потому что никто вообще ни за кого голосовать не ходил.
Все замолчали, вспоминая местное начальство по кличке Борман, потому что он был похож на Бормана из старинного фильма про семнадцать мгновений весны.
– Хапуга этот Борман, – сердито сказала тетя Марина. – Соглашайтесь, Дмитрий Маркыч. Борман будет думать, что он начальство, и ладно. А на самом деле все вас слушаться будут.
– А я? – спросила Оля. – Я тогда буду принцесса?
Все засмеялись.
– Нет, – серьезно сказал папа. – У выбранного царя родственники остаются простыми людьми, но они помогают царю работать, а его подданным – жить.
Но Оля сделала все-таки папе крутую корону из коробки от чайника и цветной бумаги.
Мама и бабушка ждали, что сейчас папа скажет, что пошутил, и все поедут в Москву.
Но папа и не думал никуда ехать. Он выключил все мобильники, надел старые джинсы, клетчатую рубашку и целыми днями возился во дворе или в сарае, что-то пилил, строгал, по вечерам смотрел на компьютере старые фильмы и вообще прекрасно себя чувствовал. Приходили Тошин папа, дядя Лёша Осипов и другие местные дядьки, вместе с папой они считали, сколько стройматериалов надо для ремонта старой водокачки и как самим, без Бормана, починить дырявый асфальт и аварийный мост.
В четверг в переулок въехала большая черная машина. За рулем сидел водитель в костюме и рубашке. Он привез полноватого дядьку в майке.
– Девочка, это деревня Новая Дордонь? – сердито спросил дядька в майке. – Живет у вас Ханин Дмитрий Маркович?
– Это мой папа!
– Проводи меня к нему. Скажи, мол, Проклов приехал.
– Папа сейчас не может. Он теперь царь. Ведет прием подданных.
– Не шути, деточка, – добрым голосом сказал дядька. – Я все бросил, четыреста верст за ним скакал…
– Ладно, сейчас, – согласилась Оля.
В открытое окошко было слышно, как две старушки жаловались папе:
– Дачники в августе месяце каждый год бросают котов, так эти коты дичают, в стаи собираются, в банды, вечером на улицу выйти страшно… У Петровых в прошлом году провода срезали… Надо решение принять, указ выпустить – котов одних не бросать!
Проклов вышел из машины. Он был в обрезанных по колено джинсах и кроксах на босу ногу.
Когда Проклов вошел в избу, папа сидел на печи в разноцветной картонной короне, завернувшись в пестрое одеяло.
– Ага, ну да… – сказал Проклов про корону, не очень-то удивившись. – Я к тебе напрямик, без реверансов… Как услышал, что твой банк гавкнулся – дух захватило… Вот, думаю, само в руки плывет… Надо Ханина к нам в холдинг заполучить. Неделю тебе названиваю. А у тебя телефон отключен… На почту пишу – ни гугу…
– Мы не пользуемся мобильными, – пожал плечами папа. – Тут все друг от друга в шаговой доступности. В случае крайней необходимости – прекрасно работает синичковая почта, действует гораздо быстрее голубиной.
Проклов понимающе сказал «хе-хе», но вид у него был взволнованный.
– Я, Митя, человек простой, ты знаешь, – предупредил Проклов. – Не уйду, пока не согласишься, – решил он и крикнул своему лысому водителю в окно: – Валерий, паркуйся аккуратно, мы с ночевкой.
Тот молча удивился и стал устраивать свою черную машину под кленом бабы Вали из храма.
– Приступай, Митя, хоть счас… – упрашивал Проклов. – Мы с тобой горы свернем…
Потом папа и Проклов долго разговаривали, потом сходили искупаться, потом Проклов и Валерий обедали вместе со всеми…
А на прощание папа сказал Проклову:
– Мост надо ремонтировать, да и водокачка на ладан дышит… Вот тут и крутись…
Наутро папа снова включил свои мобильники, они трезвонили все время, и он отвечал непонятное – какими-то сокращениями или цифрами, а то вообще по-английски и по-немецки…
А еще через день встал в шесть утра, сделал зарядку, побрился, упаковался в костюм с галстуком, побрызгался одеколоном и поехал в Москву работать в совет директоров какого-то там чего…
