– Глупость какая! – сказала моя мама, когда я стала собираться на линейку дружбы и солидарности. – Ничего себе дружба! Людям плохо, у них болезни, голод, война, а их так называемые друзья собираются и читают стихи. Вот представь себе – ты заболела, у тебя температура, болит горло, а мы с Дениской, вместо того чтобы пойти в аптеку или вызвать врача, встанем рядом и начнем стихи декламировать с выражением…
Честно говоря, я тоже никак не могла понять, почему от чтения стихов в актовом зале неграм в далекой Африке должно стать лучше. Но все-таки в пятницу утром вся школа, с первых классов по десятые, надела парадную форму и выстроилась в актовом зале читать стихи.
За мир без войн идет движенье,
И заменить повсюду нужно
Оружие уничтоженья
Уничтожением оружья!
Или вот это, мое любимое, про то, какие американцы плохие, а мы хорошие:
Они готовят новую войну,
И бомбой атомной грозят они народам,
А мы растем спокойно в вышину
Под нашим тихим, мирным небосводом.
Они пускают доллар в оборот,
Чтоб в руки дать оружие убийцам,
А мы свой рубль даем наоборот,
Чтобы построить школы и больницы!
Я никогда не понимала, почему, чтобы построить школы и больницы, надо как-то «наоборот» давать рубль. Что такое – «рубль даем наоборот»? Рубль, что ли, наоборот? Это как? Другую какую-то деньгу, не рубль, а наоборот? Или все-таки рубль, но как-то вверх тормашками? А где у рубля тормашки, вообще-то? Или – даем наоборот? В смысле отнимаем? Непонятно…
Но до сих пор, когда я вспоминаю эти строчки, мне хочется смеяться и плакать одновременно. Хорошие, значит, стихи, душевные очень.
Прочитали мы стихи, нам похлопали, и мы пошли из школы домой.
И вот вы не поверите!
Идем мы, такие, по Большому Каретному, а навстречу целая ватага негритосов в ушанках из меха мягких игрушек, и они все до одного совершенно не унылые – веселые такие, играют в снежки и смеются своими белыми-белыми зубами.
Подействовали, значит, стихи-то!
Цвет морской волны
Все время я что-то рассказываю и вспоминаю про Москву, про школу. А про летнюю дачную жизнь – почти ничего. А ведь сколько всего случалось на каникулах, за городом!
У нас там чего только не было…
Отличный лес с оврагами и ручьями и лесная речка – это если взять правее, а если левее – выйдешь в огромное поле. Поросшая подорожником колея с глубокими лужами, полными головастиков, приведет в другую, дальнюю березовую рощу, где лисички и земляника. Не хочешь пешком идти в лес, катайся на велике: тогда из калитки налево, на первом перекрестке снова налево – там липовый парк, аллеи, на высокой клумбе пьедестал без памятника. Говорят, раньше там стоял памятник Сталину, а потом его выбросили в речку возле плотины на Троицкой фабрике. Катаешься на велике по щербатому, со множеством трещин, асфальту, мимо маленьких деревянных дач соседнего поселка, забираешься в узкие аллейки на задворках парка, ветки шиповника и акаций трогают тебя за плечи… Показывается забор пионерского лагеря, по другую сторону забора всегда кто-то стоит, жадно и грустно смотрит. Бедные, несчастные пионеры: летом в лагере, ходят строем или парами, всё по горну, по команде.
А я на воле! Я вообще никогда не была в пионерском лагере. Каждые каникулы я здесь, где все знакомо. Ура, лето!
Автобус от метро «Калужская». Дребезжащий, оранжевый, хлипкий, даже еще не «Икарус», а какой-то отечественной неуклюжей породы, «советское – значит отличное», долго-долго выбирается за Кольцевую, где нет фонарей и асфальт в ухабах, едет, часто останавливаясь, переезжает через мост в деревне, и вот наша остановка – «Школа». Выпрыгиваешь из автобуса, и пахнет совсем по-другому: свежескошенной травой, костром, снегом, талой водой, осенними листьями… Июль, апрель, ноябрь, март, сентябрь? Пахнет, что Москва и учеба далеко, а впереди выходные, каникулы, вольница, кайф, дачная жизнь…
Велосипед, бадминтон, лодочная станция…
На даче я дружила с речкой. Речка у нас маленькая, совсем не знаменитая, и почти никто не знает, как ее зовут. У нее крупный рыжий песок и продолговатые ракушки. Когда мне становилось грустно или мама долго не приезжала, я приходила к речке и знала, что она меня понимает, жалеет и всегда на моей стороне. И я тоже ее жалела. Например, за то, что в нее сбросили ненужный памятник. Она же все-таки не помойка. И она ничего, промолчала, стерпела, течет себе дальше.
С разными девочками я тоже дружила. Но они никогда мне не верили. Что папа – это мой папа, а не дедушка, что волосы у меня на самом деле такого цвета, что у меня вообще нет ни дедушек, ни бабушек и на даче я живу с чужими тетьками вроде нянек.
Девчонки не верили мне. Поэтому я больше дружила с мальчишками.
У меня был дачный друг Костик. Ну, это теперь я могу его назвать другом, ведь столько лет прошло. А тогда, в детстве, мы были страшными врагами, все время ругались, ссорились, обзывались и даже дрались иногда.
Мой лучший дачный враг – Костик, вот как можно сказать.
Из-за него я то и дело попадала в какие-то истории. Например, вот в такую.
Иду однажды из лесу, землянику для мамы собираю, смотрю – на поваленном дереве Костик сидит улыбается.
– Привет! За земляникой ходила? Молодец. Как живешь вообще? Горло не болит?
Не дразнится и не обзывается… Вот чудеса!
– Нет, горло не болит.
– Тогда пошли.
Выходим к самому краю леса. Сюда, к краю леса, примыкает дача певицы Людмилы Зыкиной – огромный дом за высоким забором. Поближе к забору, но стараясь прятаться за деревьями, стоят мальчишки.
– Три-четыре! – командует Костик, и мальчишки орут.
– Зыкина – дура!
Тишина, хихикают. Смешно-то как… Здорово Костик придумал!
– Давай тоже ори, раз горло не болит, – велит Костик. – Или боишься?
– Зыкина – дура! – с восторгом громче всех ору я.
