Как здорово, как весело с большими мальчишками, они не пристают с вопросами, почему у меня такие волосы и ресницы, не думают, что я вру про то, что у меня нет бабушек, не спрашивают, сильно ли я плакала, когда умер мой папа. Они вообще мною не интересуются, даже издеваться надо мной сейчас не хотят.
– Зыкина – дура!
Какое счастье…
Из-за угла не спеша выходит коренастый дядька в кепочке, по виду сторож или водитель, а может, муж певицы, и спокойно всех «опрашивает», кто с какой дачи. И отпускает.
Никто даже не успел ни испугаться, ни смыться.
…Зоя Константиновна, мама Костика, собрала провинившихся на веранде своей дачи. Участок у них неровный, и дом стоит так хитро, что входишь на первый этаж, проходишь в другую комнату и оказываешься уже на каком-то полувтором этаже. Следующая комната – и ты уже на настоящем втором.
Хитрая дача.
Зоя Константиновна смотрит на нас выпученными от возмущения глазами. Они у нее всегда такие, как будто она все время негодует. Называется «базед».
А я смотрю на настоящий темно-желтый человеческий череп, красующийся у них на старом, с цветными стеклышками буфете.
– Людмила Зыкина – великая артистка, – гневно говорит мама Костика. – Она представляет нашу страну во всем мире. Спросите у кого угодно, в любой стране, кто такая Людмила Зыкина, каждый ответит. Ее все знают! Она как Юрий Гагарин. Для всех советских людей она является достоянием, нашей святыней, как вечный огонь. А вы… А вы… Здесь, в такой прекрасной стране, где все во имя детей!..
– А почему у вас на шкафу череп? – некстати спрашиваю я.
Просто не могу не спросить. Не получается удивляться молча.
– Это череп друга Костиного дедушки, – строго отвечает Зоя Константиновна. – Череп его товарища по Гражданской войне, светлого человека, настоящего коммуниста. Он завещал свой скелет школе, для изучения. Прошли годы, войны и потрясения, переезды с квартиры на квартиру, в результате от скелета остался только череп.
Когда после «воспитания» мы выходим на волю, Костик рассказывает мне другую историю…
– Мама, послушай! – ору я, влетая домой. – У Костика на буфете – настоящий череп! Знаешь откуда? Когда дедушка Костика воевал на Гражданской войне, у него была любимая девушка Дашенька, комсомолка. Ее убили враги, в деревне. И он взял себе на память ее череп! Вот как сильно любил! Но бабушка, жена дедушки, всегда очень ревновала его к Дашеньке, и ему пришлось сказать, что это череп его друга Оси Приборкера. Чтобы бабушка не волновалась. Тем более что Приборкер считался пропавшим без вести, и все получалось вполне складно. Нет, действительно, а то возвращается человек с Гражданской войны в родную семью с черепом любимой девушки – ну что это такое? Как приниматься за мирное строительство? Череп Оси Приборкера, и никаких вопросов. Правда, когда в конце пятидесятых Приборкер вдруг прислал дедушке письмо из Канады – здравствуй, дружище, наконец-то я нашел тебя, – возникла заминка, но дедушка как-то выкрутился. Представляешь, мама?
Мама слушает меня рассеянно, она сидит перед зеркалом, подкрашивает глаза, чтобы идти в гости; с каждым взмахом пушистой кисточки с синей тушью становится все красивее и красивее, все дальше и дальше от меня…
– Ксения, перестань повторять всякие глупости, – досадливо морщится она. – Нечего дружить с этим вруном Костиком! И нечего ходить в такой ужасный дом, где на шкафу череп. Немудрено, что от Зои этой безумной Костин папа в Америку сбежал. Слыханное ли дело – череп на шкафу хранить?..
Но с Костиком мы почему-то все равно дружим, хоть и череп у него дома и дразнит он меня все время.
Вот например. Сидим мы на лодочной станции в привязанной лодке, потому что кататься одним нам не разрешают родители. Сидим в привязанной лодке втроем: Костик, его друг – очкастый парнишка из соседнего поселка и я.
И Костик начинает…
– А знаешь, у философа Сократа жена была злющая…
– И что? – подозревая неладное, настораживаюсь я.
– Ее знаешь как звали?
– Не знаю, – хмуро говорю я. Ясно ведь, сейчас скажет какое-нибудь гадкое имя, которое сам выдумал, и будет меня так дразнить.
– Ксантиппа! – провозглашает он.
Ну, это еще ничего, переживем.
– А это знаешь что означает? – не унимается он.
– Ну что?
– Рыжая лошадь! – орет Костик и сам ржет.
Я пожимаю плечами.
Очкастый смотрит на меня и сочувственно улыбается. Ну и зубищи!
– Ты пластинку носишь? – спрашиваю я очкастого.
– Да, только у меня сейчас перерыв, – охотно рассказывает он. – Осенью другую поставят, когда вон те, боковые, – он простодушно открывает рот пошире, – прорежутся. Я на нижние ношу сужающую, а на верхние расширяющую, – чуть ли не хвалится он.
– Я тоже раньше носила расширяющую, но сказали, что больше уже не расширится, сняли.
– Я, когда только надел, говорить почти не мог. Шепелявил.
– С пластинками вообще мученье, – вспоминаю я. – Ключик этот, для подкручивания, теряется все время.
– А ты сколько раз подкручивала?
– Раз в неделю.
– А я раз в десять дней. А еще мне два коренных зуба удаляли. С уколами. А то иначе у вот этих вот, – он опять показывает кошмарные зубы, – было бы нёбное прорезывание, врачи сказали, прямо вот отсюда бы зубы стали расти, вот…
– Да ты мутант! – догадывается Костик.
– Мутант, кто язык трубочкой сворачивать умеет, – авторитетно говорит очкастый. – Это признак мутации, мне дядя Алик сказал, а он антрополог, он знает.
Мы с Костиком, не сговариваясь, сворачиваем языки трубочкой, а у очкастого не выходит.
– Всё, ты попал к мутантам! – потирает руки Костик.
– А как твой папа поживает? – решает сменить тему очкастый.
Так. Вот это некстати. Меня часто спрашивают, как поживает мой папа. Просят передать ему привет и чтобы он писал еще рассказы, побольше и посмешней. И я стесняюсь сказать, ответить, признаться, что папа давно умер. Потому что, во-первых, начнут спрашивать, сильно ли я плакала, а во-вторых, могут расхотеть дружить. Почему этот очкастый спрашивает про папу? Костик сказал, кто у меня папа? А может, что папа умер, он ему тоже сказал, и сейчас этот просто хитрит, чтобы вместе с Костиком поиздеваться надо мной?
Я не отвечаю.
