– Проклятье! Сидим тут как в каменном мешке!
– Да бросьте вы уже этот «Телефункен», его уже не возродишь, – майор безнадежно махнул в сторону испорченной армейской рации, зато со значением подбросил на ладони небольшой продолговатый предмет. – Лучше было запастись батареями к этим местным компактным штучкам. Сейчас бы знали, что происходит в мире. Время…
Он взглянул на часы… свет от фонарика, бликуя, отсвечивал от стекла, и ему пришлось уводить луч, чтобы рассмотреть циферблат:
– Янеш должен, по моим расчетам, быть только через час.
– Янеш? А-а-а, этот поляк. Кстати, вы ему доверяете?
– Не полностью, но сопоставив некоторые реалии нынешней жизни – все же склонен. Не всякий будет просто так себе свастику на плече выкалывать. По крайней мере, однозначно могу сказать – он антисемит. Говорит (правда, я не до конца понял, что он имел в виду): «Ваш Гитлер, борясь с „еврейской заразой“, подложил всем знатную свинью в этом вопросе, умудрившись посадить весь мир на прививку терпимости и едва ли не неприкасаемости иудеев». Что бы это могло значить, может, хоть вы истолкуете?
Видя, что ответа не будет, армеец пожал плечами:
– И он вовсе не поляк. Как я понял, у него литовские корни. Хотя не плевать ли, – майор хмуро усмехнулся, – он говорил, что часто приходил сюда, когда здесь еще стояли русские связисты. Менял водку на бензин и всякий военный инвентарь. При этом, по его словам, занимались этим не только солдаты – офицеры!
– Мне до сих пор не верится, что мы проиграли этим варварам войну, – в сердцах бросил штурмбанфюрер.
– О! Вы-то когда погибли? В сорок первом? А я уже и весной сорок второго не сомневался, что с русскими-то наш любезный фюрер просчитался. Бог ты мой… да не сверкайте вы своими глазами, Гюнтер, вы же слышали, как сейчас относятся к Гитлеру. Даже немцы стыдятся того, что творили ваши ребята в концлагерях.
– Будь я проклят! Слушал я местное радио… и не таким уж наивным был и раньше, – с легкой досадой в голосе ответил эсэсовец. – Знаете, если бы нам тогда кто-нибудь сказал, что русские будут топтаться по нашей земле, никто бы не поверил… Попросту рассмеялись в лицо или глотку перегрызли. Кстати, что я чуть и не сделал, когда к нам уже здесь возвращалась память, и один не в меру словоохотливый ефрейтор стал рассказывать, как и чем закончилась война.
Он вдруг на минуту потупился, угрюмо сведя брови. Потом продолжил уже изменившимся голосом:
– А кто-то бы и призадумался, наверное. А? И действовал бы уже с оглядкой. Что скажете?
– Да уж, – согласился майор, – я помню то чувство безнаказанности и самоуверенности, охватившее всех нас! Плюс жесткая пропаганда господина Геббельса. Я где-то читал, что солдат, рискуя жизнью в стычке с врагом, тем самым покупает право чинить любое насилие уже и над пленным – он ведь мог вообще просто забрать его жизнь, а так…
– Лично я в плен сдаваться не собираюсь, – точно пролаял в ответ эсэсовец, – особенно этим… из Палестин. Это же надо было додуматься – создать еврейское государство. Что вы на меня так смотрите? Вам нравится нынешний мир? Я как-то урывками прослушал радиоканал из Фатерлянда… вы можете себе представить – в Германии! В Германии сидит в банке жидовская морда (судя по фамилии) и возмущается о падении каких-то там акций! И вообще…
– Тут, конечно, вы правы, – видно было, что майор практичный и деятельный человек – ведя беседу, он не переставал чем-то заниматься: перекладывал более удобно поклажу в вещмешке, забил пустой магазин к пистолет-пулемету патронами. Сам МП-40, расстелив на ящике найденный кусок бумаги, принялся разбирать, намереваясь почистить, – даже этот поляк-литовец сетовал на засилье банковской кабалы.
– Вот-вот. Как я понял, эти менялы и ростовщики добились своего, построив в этом мире свою грабительскую финансовую систему! Теперь сидят на денежных мешках, наверняка еще прибедняясь и вопя о геноциде. А Гитлер…
– Тихо! – Майор вскочил, выхватив пистолет, поднял другую руку в предупреждающем жесте. После некоторой паузы он, успокоившись, сел: – Послышалось…
Видимо, ему не давал покоя услышанный ранее подозрительный шорох, и теперь он спешно приводил в порядок полуразобранное оружие:
– Может, вы и правы. Я до войны занимался историей. Был такой завоеватель… азиат. Тамерлан. Так вот, разоряя земли Кавказа, естественно убивая налево и направо, он тем не менее собирал ремесленников и мастеров с оккупированных территорий. Будучи пленными, они работали на его варварскую империю.
– Я понял вашу мысль. Вместо того чтобы облапошивать честных немцев, нужные евреи работали и на Рейх. Как должны работать на Германию остальные низшие расы, включая славян… и тех же поляков.
И снова майор предупреждающе поднял руку. На этот раз можно было сквозь бетонное покрытие бункера расслышать тарахтенье вертолета.
Звук, плавно усилившись, также постепенно затих.
– Я, конечно, не причисляю себя к ярым жидоненавистникам, – продолжил армеец, – в конце концов, евреи – это, прежде всего, люди, с их недостатками и, можете не сомневаться, достоинствами. Могу сказать, что среди них много весьма приличных и умных… Хотя одно неприятное воспоминание детства осталось. А первое впечатление, знаете ли, самое сильное.
– Избавьте меня от этих соплей! – оскалился эсэсовец. – «Много приличных и умных»… были бы евреи так умны, не доводили бы дело до погромов.
– Вы-то как начинали свою военную карьеру? – Майор передернул плечами, словно озяб, хотя в бункере было скорее душно от некогда затхлого воздуха.
– «Гитлерюгенд», потом Фогельзанг
[50].
– О-о-о, так вы прошли все этапы.
– Не совсем, но… – и вдруг поинтересовался с нескрываемой иронией: – А какое это «воспоминание детства»?
– Родом я из Саксонии, Шенебек, – с каким-то удовольствием начал майор, – детьми мы носились по улицам, устраивая всякие игры. Был среди нас один мальчишка… в общем, он слегка заикался, да и был помладше. А дети, знаете, они бывают зачастую очень жестоки – мальчугану иногда доставалось. Признаться, мне сейчас стыдно об этом вспоминать. Так вот, когда мы порой обижали Рауля (его звали Рауль), он ходил в гости в соседний дом. Там жила одна еврейская семья. У них тоже подрастал отпрыск. Не знаю, как его звали, с ним никто не дружил. Этакий изгой! И почему-то запомнился внешне…
Майор, увидев кривляние и жесты собеседника, улыбнулся:
– Да, вы правы – маленького роста и носатый. Так вот… Рауля, инстинктом ребенка понимавшего, что он нам не ровня, тянуло к такому же ущербному в общении. А потом он вдруг резко перестал с ним дружить. Рауль потом рассказывал: он как-то пришел в гости (хочется отметить, что мы все тогда жили не очень богато – еще не закончилась Первая мировая война), а этот… этот маленький жид сидит, понимаешь, жрет шоколадные конфеты, нарочито, словно не видит гостя, а потом будто подачку протягивает одну… и эдак недовольно: «На-а-а».
