С тех пор как спустился в трубу, загадок только прибавилось. Когда ноги его коснулись дна – черной грязи, покрытой сверху такой прочной коркой, что выдержала вес его тела, настал его черед удивляться.
Диггер оказался в просторном помещении. В одну сторону шла труба. Метров через десять ее перегораживала рухнувшая бетонная плита, засыпанная наполовину землей. В другую…
Вот эта другая сторона заставила сердце Герце забиться в радостном нетерпении. От шахты, через которую он спустился, начинался не тюбинг – как обычно бывало на этом уровне, а туннель со старинной кладкой вместо бетона. Раствор, скрепляющий камни, местами осыпался. На стенах разрослась плантация прозрачных, белесых грибов. Но в целом, туннель не производил впечатление ветхого.
Откуда на этом уровне взялась старинная кладка? Герц шел по коридору, не переставая удивляться. Ему приходилось пригибать голову, но все равно он то и дело задевал каской потолок. Вот тогда он и подумал о том, что все здесь гораздо более ветхое, чем показалось на первый взгляд: его могло засыпать с любой момент. Смерть под завалом…
Герц отогнал неприятную мысль и упрямо пошел дальше. Чем-то должен был закончиться почти тридцатиметровый, на его взгляд, переход. Ожидание подогревало его интерес.
Он всерьез надеялся на то, что его терпение будет вознаграждено и просчитался.
Переход закончился стеной. С такой же кладкой. Герц в отчаянии простучал поверхность, выложенную камнями. Там, за стеной, могли обнаружиться пустоты. Однако беглый осмотр не дал положительных результатов.
И переход, и стена – все показалось Герцу в высшей степени странным. Особенно стена. Она требовала серьезного исследования. В самом низу раствор, скрепляющий кладку, обсыпался. И вроде бы оттуда потянуло сквозняком. Или только показалось ему, настолько усталому в борьбе с крышкой люка, что он склонен был выдавать желаемое за действительное. Во всяком случае, по проторенному пути идти легче…
– Сидите?
На хриплый голос, раздавшийся неожиданно, обернулись все. Кроме Индуса. Он сидел лицом к гостю и наверняка заметил его раньше остальных.
– Какие люди, – Каспер встал и первым протянул руку для приветствия.
– Приветствую всех.
Когда гость повернулся, Герц узнал Лешего. Невысокий, худой. С больным взглядом скрытых за набрякшими веками глаз. Мрачный, собранный, целиком погруженный в себя – опытный диггер под землей и слепой крот на поверхности.
Гость стоил того, чтобы подняться со своего места. Герц пожал протянутую руку, мельком взглянул гостю в глаза и отвел взгляд в сторону.
С недавнего времени он не мог заставить себя смотреть Лешему в глаза. Так бывает, когда у человека, к которому ты хорошо относишься, случается горе.
Есть горе, для которого не существует срока давности. И есть боль, которую не лечит время.
* * *
Есть горе, для которого не существует срока давности. И есть боль, которую не лечит время.
Бывают сны, которые не отказался бы смотреть снова и снова, а утром встаешь и уже не вспомнить, о чем шла речь. Бывают сны, которые всеми силами пытаешься забыть, но помнишь о них все время, пока бодрствуешь.
Еще хуже, когда кошмар преследует тебя и ночью, и днем, и ты перестаешь понимать, где кончается сон и начинается явь.
Леший не заметил, как опустело возле костра. Диггеры разошлись. Напоследок они наверняка попрощались с ним. Скорее всего, он отозвался на прощание, но утверждать точно он бы не стал.
Любила ли его Ленка? Теперь этого не узнать никогда. Его, десятки раз на дню повторявшего «я тебя люблю», волновал вопрос: разразится ли она когда-нибудь ответным признанием?
– Я еще не созрела, – Ленка смеялась, отвечая на его вопрос. – Когда я это почувствую, обязательно тебе скажу. Какого черта мне скрывать это от тебя?
А может, он специально обвиняет Ленку сейчас, чтобы боль угасла. Хоть на мгновенье отошла, уступив место чувству обиды. Потому что боль, если с ней не бороться, а отпустить в свободное плаванье, способна свести с ума. Уж он-то знает это наверняка.
Конечно, Ленка его любила. По-своему. И совсем не по-женски. Ленка с детства была бедовым парнем. Когда забиралась на деревья, чтобы вернуть выпавших птенцов в гнезда, или когда давала сдачи пацану, неосмотрительно дернувшему ее за косичку.
Дралась она так же, как впоследствии занималась любовью – неистово, до самозабвения.
Лешему понадобилось просидеть с ней за партой долгих два года, чтобы понять – это любовь. С тех пор не проходило и дня, чтобы он не сказал ей об этом. Даже в армии он повторял слова любви мысленно, надеясь на то, что Ленка почувствует его признание на расстоянии.
Ленка честно дождалась его. Однако на первое же предложение руки и сердца откликнулась отказом.
– Глупости все это, – нахмурилась она. – Я не собираюсь сидеть дома, готовить обеды и стирать всякую ерунду, когда кругом столько интересного. Ты под землей был?
Она привела его под землю. Заразила болезнью со странным названием «диггерство».
Не сразу он почувствовал, что болен.
Первое время он ходил с ней потому, что боялся, как бы с ней чего-нибудь не случилось. И еще потому, что не мог удержать ее дома. Сексом в том числе. Чего он только не вытворял, чтобы доставить ей удовольствие! Но даже потом, после трех оргазмов подряд, она лежала с сигаретой, зажатой в тонких пальцах с коротко остриженными ногтями и мечтала вслух.
– С этой стеной что-то не так. Я чувствую. В бомбарике.
– В бомбоубежище? – уточнял он.
– В нем. Там что-то не так. Электропроводка идет куда-то за стеллажи. Там наверняка прячется дверь. Я просто тогда не обратила внимания, а сейчас вспомнила. Надо отодвинуть аккуратненько стеллаж. Нас наверняка ждет сюрприз.
Он тяжело вздыхал.
– Когда забрасываемся?…
Костер давно погас. На светлое небо, задевая за верхушки деревьев выкатилось солнце. В заброшенном парке наступало утро. Все как всегда. Так было при Ленке, так продолжалось и без нее. Потом, когда он сгинет – Леший точно знал, что у него не будет могилы, так же, как и у Ленки – солнце будет по-прежнему появляться на небе. И равнодушной вселенной без разницы, что вот были они… еще недавно… и нет их.
Если бы Лешему представилась возможность выбора: он предпочел бы, чтобы его тело так никто и не увидел. Пусть бы остался в воспоминаниях знавших его людей живым.
Как Ленка.
Леший и не заметил, как в тумане памяти скрылось небо, как размытым пятном растаяло солнце. Исчез костер, поваленное дерево. Проступили реальностью бетонные стены бывшей насосной.
В маленьком помещении на стенах шелушилась зеленая краска. Там, где она облупилась, проглядывала шероховатая поверхность шпаклевки. Насос давно сломался. Все, что возможно, растащили, осталось только то, что вынести нельзя.
