Тот, кто думал, что Марта устыдится, пребывал в глубоком заблуждении. Она с ненавистью шмякнула Гедеону на тарелку причитающуюся порцию и едва туда же не плюнула. Ее так и подмывало крикнуть: «Я знаю, кто ты! Убирайся, и чтобы духу твоего здесь не было!». Кулаки воинственно сжимались и разжимались, а в своих остросюжетных фантазиях Марта уже вовсю метала в самозванца молнии вперемешку с колюще-режущими предметами.
Останавливало лишь то, что у Пелагеи на Гедеона имелись какие-то свои, туманные и весьма неоднозначные планы.
Перед сном Марта вновь попыталась воззвать к ее рассудительности. Напевая невнятную песенку и подогнув под себя ноги, Пелагея сидела на кухонной лавке за выщербленным столом и тщательно протирала тряпкой пузатые бутылки с законсервированными внутри хвощами.
— Давай начистоту, — сказала Марта. Уселась напротив, отодвинула локтем масляную лампу и выдернула бутылку у Пелагеи из рук. Разлапистый стебель хвоща выпустил в зеленоватую воду несколько пузырьков. — Зачем тебе понадобился вражеский потомок? Уж не собираешься ли ты его перевоспитать?
— Не такой уж и вражеский, — примирительно отозвалась та. После чего занялась новой бутылкой, выуженной из-под лавки. За желтым стеклом бултыхалось продолговатое корневище неведомого предназначения. — Перевоспитывать не буду. А выгонять его сейчас во тьму кромешную — последнее дело. Ты уж потерпи.
— Значит, завтра выгонишь? — не скрывая облегчения, спросила Марта.
Пелагея вздохнула и зябко повела плечами, ёжась под шерстяной шалью.
— Он всё забыл, понимаешь? А ведь явно шел сюда не с благими намерениями. Надо дать ему шанс исправиться, начать жизнь с чистого листа.
Марту прорвало на сарказм:
— Какой-то дом благотворительности, честное слово!
— Очень верно сказано. Меж бревен дома заложены особые чары. И от нас ничего, кроме доброты не требуется.
— Однажды, — пасмурно предрекла Марта, — твоя доброта вылезет нам боком.
Грохнула бутылкой о столешницу, с трудом удержалась от соблазна опрокинуть лампу и быстрым шагом вышла из кухни, оставив Пелагею одну в зыбком коконе света.
В своих предположениях она еще никогда не была так близка к истине.
* * *
— Исчезни, заморыш! — угрожающе процедила Марта и, рассевшись на полатях, запустила в Гедеона подушкой. Следом за домотканым снарядом полетело свернутое валиком одеяло. — Печь моя!
— Да что ж ты за жадина?! Заладила, моё да моё! Мне, может, и не надо. Я, может, и на скамейке улягусь, — выдал Гедеон, исправно ловя подачу. — Лучше объясни, за что ты на меня так взъелась?
— А не догадываешься? — прошипела Марта с высоты своей неприступной цитадели. — Я о тебе всё знаю!
Плюнула сквозь зубы и осеклась.
— Какая досада! — воскликнул тот. — А я вот совсем ничего. Даже, как зовут, не помню. Сделай милость, расскажи.
Вооружившись подушкой, он шустро обогнул стол, прислонился к оштукатуренному печному боку и, минуя глаза, заглянул Марте прямо в душу.
— Не расскажешь?
Она отшатнулась, ощущая, как играет на щеках краска. Со свистом втянула воздух сквозь заложенный нос. Враг! Перед врагом нельзя давать слабину! Иначе недалек тот день, когда в бутылке из цветного стекла окажется замаринованным кто-то вроде Марты.
Спохватившись, она изо всех сил ударила Гедеона зажатой в руках подушкой. Из них двоих сорная трава — именно он. Сын главного мошенника в стране, пусть и из знатного рода. Выполоть и бросить в компостную яму!
Битва с сорняками на ночь глядя не лучшая из затей. Ответный удар прилетел Марте, когда она была уверена, что враг свернёт знамёна. Подушкой по лицу — какое гнусное злодейство! Надеешься избежать наказания? Трус! Возмездие не замедлит.
— Кусок гнилого мухомора! Получай!
— Вобла вяленая!
— Осьминог тушёный!
— Скользкая каракатица!
А вот это уже обидно.
Помянутых всуе моллюсков наверняка извела бы икота, умей они икать.
Переход на более едкие метафоры был заглушён треском рвущейся наволочки. Что там внутри? Лебяжий пух? А чердак Пелагеи знает толк в набивке!
Позорно хохоча, Марта метнула в противника останки павшей в бою подушки, отгородилась занавеской — и не заметила, как заснула. Всю ночь ей снились тушеные осьминоги с каракатицами, заспиртованная в банке голова Гедеона с ухмылкой от уха до уха и Пелагея в образе морской владычицы, которая эту банку по доброте душевной включила в свою коллекцию хвощей и корневищ. Ближе к утру туда же затесалась шкатулка с блуждающими огнями. Она стояла среди склянок, озарённая таинственным сиянием. А ключ от нее плавал в банке с головой.
На рассвете Марта проснулась с четким осознанием того факта, что вчерашняя «прополка» завершилась со счетом один-ноль в пользу злополучного трубочиста. По крайней мере, его подушка была цела.
Он сидел на импровизированном ложе из составленных рядом скамеек и пялился на Марту сквозь зеленое стекло бутылки, где мариновался хвощ. Занавеска над печью почему-то была отодвинута.
Всё шло замечательно, пока Гедеон молчал. Марте спросонок даже подумалось, что он мог бы вполне осилить ремонтные работы в ее сердце. Но стоило ему заговорить — и мираж рассеялся.
— Ну как? Удалось проучить каракатиц? — без задней мысли спросил он. — Ты ночь напролёт ворочалась и проклинала глубоководных обитателей так, словно они обобрали тебя до нитки и порешили твою семью.
— Ни слова о семье, — металлическим тоном оборвала его Марта. От ее взгляда в забытой на столе кринке с молоком образовалась простокваша, окно вмиг покрылось изнутри морозными узорами, а берёза за оградой раскололась надвое, как от удара молнией. Во взгляде Марты пульсировал гнев.
«Мама, сестрёнки, не падайте духом! Я отомщу тому, по чьей вине вы попали в рабство, и обязательно вас спасу».
50. Всё дело в сквозняке
Если скатать в пальцах тополиный пух, на ощупь он будет столь же нежным, как кожа Юлианы. Человек-клён осторожно коснулся изгиба ее шеи и пожалел, что не может навсегда запечатлеть в памяти этот трогательный профиль. Губы приоткрыты, над едва приметными тенями у глаз трепещет бахрома ресниц, а на щеках румянятся утренние грёзы.
Она выглядит такой слабой и по-детски милой, когда спит. Но впечатление обманчиво. Второе имя Юлианы — непредсказуемость. Она обожает влипать в истории, из которых ее потом приходится вытаскивать. Чтобы отбить у нее вкус к авантюрам, нужно приложить немало сил.
Впрочем, не будь она магнитом для неприятностей, не нашлось бы места и подвигам. Если бы не та страшная язва, Киприан не стал бы перевоплощаться, чтобы ее вылечить. И тогда процессы увядания в организме Юлианы не пошли бы вспять.
