Марта выставила руку в упреждающем жесте и попятилась.
— Да что с тобой не так?!
Гедеон не дал ей далеко уйти. Подскочил — да как вцепится в плечо нечищеными ногтями.
— Объясни, отчего взъелась с первого дня? Что от меня скрывают? Неужели я настолько плох?
— Рассказать?! Ты действительно хочешь знать, почему тебя презирают?! — перешла на фальцет Марта. Ее взгляд обжигал, как расплавленное олово. — Так вот знай: ты сыночек Грандиоза. А он, изверг, мою семью на корню срубил. В рабство нас всех продал! И ты еще смеешь претендовать на любовь окружающих?
«Так ведь я не он!» — хотел возразить Гедеон. Марта возражения предвидела. Поэтому любезно напомнила ему, что наследственность не таракан, пальцем не раздавишь.
Издалека они напоминали двух умалишенных, которым вздумалось устроить разборки.
— Прекратить сейчас же! — топнула ногой Пелагея. — Не в моем доме!
Она сердито свела брови — и на зачинщиков раздора в тот же миг свалился увесистый, невесть откуда взявшийся пук сушеного зверобоя.
— А что делать с корнем, который из окна торчит? — как ни в чем не бывало, невинно поинтересовался Гедеон. — Выпилить в доске выемку, да?
— Ага, выпилить, — рассеянно отозвалась Пелагея. Она только сейчас поняла, что чего-то (вернее, кого-то) не хватает. — Теору не видели?
— Она еще раньше доктора ушла, — подал голос Кекс. — Сначала хотела запереть свою ожившую тень в тайной комнате. Я ей сказал, что затея провальная. Да она слушать не стала. Заперла, значит, а потом взяла да сбежала. Незримый-то, конечно, сквозь стену прошёл. И за ней погнался. А перед этим они долго ругались за закрытой дверью. Вот такие пироги.
— Да-а-а, — протянула Пелагея. — Что-то будет…
Переступив через бугорчатый корень, ползущий в сторону кухни, она двинулась ко второму, целому, окну и раздвинула висящие связки трав. Шубу зиме подпалили знатно. Куда ни кинь — сплошь в прорехах. Но похоже, зима опомнилась и взялась за ум. Включила вьюгу на полную мощность и принялась тщательно залатывать дыры. Как бы с Теорой в такую метель беды не случилось…
* * *
Сердце заходится в чудовищном ритме. Почти невыносимо колет в боку.
«Как ты спасёшь мир, если не можешь спастись от себя самой?»
Давний сон Теоры сбывался наяву. Она снова бежала от своей тени, и перед глазами, за снежной завесой, мелькали чёрные стволы деревьев.
Она познала всю палитру чувств, недоступных ей в Энеммане. Научилась любить до потери сознания, научилась лгать и притворяться. Поручите ей написать статью о видах страха — и вы получите исчерпывающий обзор со шкалой и всевозможными классификациями.
А теперь она убегала и от страха, и от любви, чтобы наконец принести себя в жертву. Ее волосы cтали ломкими и сухими, пожелтели, как старая бумага. Кожа утратила былую упругость, покрылась тонкой сетью морщин. Кости сделались хрупкими, точно у дряхлой старухи. Дунь — рассыплются в порошок.
Такова плата за промедление.
Таково наказание за нерешительность.
Зачем Эремиор гонится за ней? Разве он способен остановить тление? Нет, повлиять на проклятие воспитанницы ему не под силу. Она исчезнет, развеется пеплом по воздуху, если не выполнит того, что ей предназначено в средних мирах.
Искушение замедлить бег велико. Мечты очутиться в объятиях Незримого вновь завладевают умом. Но, опережая заступника, за Теорой мчится сама смерть. Вот уж в чьи костлявые ручищи не хотелось бы угодить!
Эремиор быстр и ловок, несмотря на свою земную, материальную оболочку. Погоня скоро закончится, и Теоре даже не нужно оглядываться, чтобы предсказать ее исход. Вон как ветки хрустят — заслушаешься! В уши задувает морозный ветер. Зима ледяными иглами вонзается в грудь и спину, выстужает лёгкие, напускает тумана в глаза.
Теоре всё равно. Она так или иначе обязана умереть.
Эремиор настигает девушку именно в тот момент, когда тропа вероломно бросает ей под ноги корягу. Отчего его руки так теплы? Или Теора уже настолько замёрзла?
— Ты наделила меня почти человеческим телом, однако не учла, что мои силы по-прежнему сверхчеловеческие. Так недальновидно! — шепчет Эремиор, согревая ее щеку своим дыханием.
С уст Теоры рвутся странные слова:
— Пусти! Времени мало. Камень растрескался, и моя красота увядает. Видишь, что мы натворили?
— Как же я отпущу, когда ты стала мне дороже всего на свете?
Теора поднимается на цыпочки и заглядывает ему в глаза — непроницаемые, затянутые черной плёнкой. Но она-то знает, что за этой плёнкой, за мрачной оболочкой скрывается ее сияющий, светлый, бесконечно любимый покровитель.
— Рядом с тобой… — произносит она, стараясь унять дрожь. — Рядом с тобой мое сердце бьется чаще и мёрзну я меньше. Но тебе не изменить того, что со мной происходит. Помешаешь встретиться с Мердой — и мне конец. Понимаешь?
— С чего ты взяла? — не сдаётся Эремиор. — Вдруг это всего лишь недомогание? Вдруг ты просто-напросто заболела?
Теора с грустью качает головой:
— Природа дала сигнал. Ее не обмануть.
Поддавшись неосознанному порыву, Эремиор порывисто притянул ее к себе и сжал — крепко-крепко — словно его объятия могли придать Теоре сил.
— Как спокойно! — выдохнула она, уткнувшись ему в плечо.
Мир вдруг сжался до размеров игольного ушка, замедлился, затих. И не было в нем того надрыва, тех страданий и боли, что пережила и готовилась пережить Теора.
А вокруг бушевала вьюга. Воздвигала и рушила сыпучие белые стены, слизывала цепочки следов, швырялась в лицо горстями снега, выла и стонала от неизбывной тоски. Дымчатые дирижабли туч нескончаемой чередой тянулись по небу, напарываясь основаниями на верхушки могучих сосен.
— Ты сделал всё, что мог, — сказала Теора, отстраняясь. — Дальше я пойду сама.
— Разве не нужно дождаться ночи?
— Ночь наступает, когда Мерда выходит из своей хижины, — отчуждённо ответила она. Сделала шаг назад и двинулась в беснующееся чрево метели — навстречу тёмной колышущейся фигуре.
56. Избавление
Сколько человеческих жизней Мерда погубила, чтобы перестать бояться солнца? И как много людей убила после этого?
Теора внутренне сжалась: она следующая.
Метель забавлялась с пропахшим кровью, изодранным балахоном, вторила голодному вою монстра, заполучившего чужие образы. Слив их воедино, Мерда вместо долгожданной красоты обзавелась уродливым мягким панцирем.
Новый шаг навстречу. Нога погрязает в снегу, и страшная фигура отчетливее проступает за колкой пеленой бури. Крик липнет к гортани, сердце, как сумасшедшее, скачет на батуте. Вверх — и пульс набатом стучит в ушах. Вниз — и обрываются нити, связывающие Теору с реальностью. Теперь происходящее кажется ей лишь кошмарным сном. Может, оно и к лучшему.
