А Киприана с Эремиором обделили. То ли оттого, что они не совсем люди, то ли оттого, что ни в чем не нуждаются.
С тех пор утекло немало воды. Марта совершила еще несколько неудачных вылазок за шкатулкой. Гедеон исправно чистил дымоходы, обзывал Марту «худосочной воблой» и грызся с ней по любому незначительному поводу. Теора с Эремиором излучали безоблачное счастье и всё чаще оставались наедине. Судя по всему, в их жизни наконец-то наступила белая полоса. А Пелагея, что ни день, в обличии горлицы отправлялась на разведку в город.
Народные настроения оставляли желать лучшего. Терпение горожан давным-давно зачахло от истощения.
С высоты птичьего полета можно было наблюдать, как на разбитых черепичных крышах бараков прячутся мятежники в серых лохмотьях и передают друг другу какие-то замотанные в парусину свёртки. По вымощенным брусчаткой кривым улочкам к очагам восстаний неслись с оружием озверевшие жандармы. Слышались выстрелы и крики, откуда-то валил чёрный дым, воняло горелым пластиком.
Как-то раз Пелагею едва не задело шальной пулей. Может, образ горлицы и безупречная маскировка с точки зрения шпионажа, но от случайностей никакая горлица не застрахована. Поэтому разведывательные полеты пришлось свернуть. К тому же оказалось, что есть дела и поважнее.
В воздухе запахло весной. Пелагея объявила, что ей срочно нужно уйти в себя, и неизведанными тропами сбежала в лес (Марта надеялась, не затем, чтобы вывести зверушек из спячки).
У Пирога с Кексом началась весенняя линька, у Теоры — весеннее обострение. Она вдруг поняла, что в ней дремал первопроходец, и вместе со своим покровителем отправилась исследовать места не столь отдаленные. А Пересвета настиг приступ весенней забывчивости. Он как-то упустил из виду, что поклялся не казать в дом носа, покуда не исчезнет трубочист. Ему позарез требовалась одна из библиотечных книг.
Громыхнув парадной дверью и сбросив тёплый бушлат, он по-свойски протопал в бурках на середину гостиной (нарочно грязи нанес, чтобы Марте было больше убирать), проскочил мимо контрастной парочки на диване. И вынужден был обернуться, чтобы остолбенеть от шока.
Юлиану сграбастало кошмарное лесное пугало (разве что лицом вполне благообразное), а ей хоть бы что. Но мало того что сграбастало, так еще и листьями обросло.
— Эй! — завопил Пересвет и, размахивая руками, кинулся в кухню. — Эй, люди добрые! Что у вас там за невидаль?
Остановился у занавески, как вкопанный, глянул на скучающего Гедеона, который сидел на скамейке в обнимку с ёршиком, и сам вмиг поскучнел.
— А, это ты, зараза лохматая? — буркнул Пересвет. — Прижился, значит? А где все?
Все были где угодно, только не дома. Пелагея так и не вернулась из лесу, Марта затеяла поход по дрова, Кекс и Пирог развернули подпольную деятельность в березовой рощице и увлеченно разрывали прошлогодние кротовые норы в размокшей земле. А Теору с ее второй тенью, как всегда, носило невесть где.
Поэтому когда Киприан вступил в пору цветения и, как все благовоспитанные клёны, покрылся мелкими жёлто-зелёными цветками, в немой сцене участвовали только Гедеон да Пересвет.
Как вскоре выяснилось, на цветение Вековечного Клёна у Юлианы была аллергия. Она вдохнула насыщенный пыльцой воздух, наморщила нос — и чихнула с такой силой, что с букетов засушенных трав на притолоке посыпалась пыль.
А чихнув, открыла глаза.
Впрочем, дело обстояло несколько иначе.
Накануне первого весеннего дня Юлиану вытряхнуло из летаргии и тут же затянуло в сон. Сон рядовой, ничем не примечательный… Кроме кое-какой детали: он был один на двоих.
— Вылезай оттуда, — сказал Киприан в своем привычном обличье и с горем пополам отвоевал край черной мантии у особо цепкого куста.
— А вот не вылезу! — В своих снах Юлиана всегда была на порядок вреднее. А уж в чужих и подавно. — Гляди, сколько украшений! Не успокоюсь, пока все до последнего не соберу.
Она сделала еще несколько шагов по направлению к галечной косе, и море ласково облизнуло ее ноги. Спланировала на искрящуюся гладь желтоклювая чайка. А впереди, среди гладких валунов, сияли нитки розового жемчуга, под прозрачной толщей воды переливались браслеты и перстни с драгоценными камнями небывалой красоты. Продашь на аукционе один такой перстень — и можешь жить припеваючи всю оставшуюся жизнь.
— Иди сюда, — настойчиво позвал Киприан.
— Сам иди! — смеясь, предложила Юлиана. — Или тебе соленая среда противопоказана?
Стоя в море по щиколотку, она наклонилась и, зачерпнув в ладонь воды, брызнула на Киприана.
— Эй, ну в самом деле! — расхохотался тот.
— Не торопи меня. Я собираюсь покончить с унылыми рабочими буднями и превратиться в великосветскую даму.
— Ты их всё равно с собой не унесешь, — ответил Киприан. — Я про украшения. А у меня всегда будет шанс отыграться…
Его глаза зажглись безбашенным озорством, губы растянулись в хитрой улыбке — и вот уже Юлиана с визгами улепетывает от него по линии прибоя. Но куда там! На своих двоих далеко не убежишь. А от рекордсмена по преодолению дистанций тем более. Киприан в два счета нагнал беглянку и заключил в крепкие объятия.
Первым желанием Юлианы было просклонять его на все лады и, в угоду устоявшейся традиции, окрестить напоследок трухлявым пнём. Но потом она принюхалась. Что это? Никак женские духи! (И ведь до чего вонючие!) Когда, спрашивается, успел?
Даже во сне за ним нужен глаз да глаз.
Она дёрнулась в захвате рук, надеясь обрести свободу. Не тут-то было. Держит, словно они вдвоем зависли над пропастью и вот-вот рухнут на дно ущелья.
А запах между тем усиливался.
— Ты что, разбрызгал на себя аэрозоль против моли? Хочешь, чтобы я от удушья умерла?!
— Просыпайся, — настойчиво и деликатно прошептали ей на ухо.
— Чего? — не поняла та. Да как расчихается на всю пустую бухту!
Истошно вопящие чайки попадали, уткнувшись клювами в песок. Небосвод дрогнул, свет померк.
И путы сна лопнули, как золотая цепочка у Юлианы в руках.
Пробуждение ознаменовалось тихой, но весьма проникновенной тирадой в адрес всех кленовых поленьев в округе, а также их невозможного парфюма.
— Какая жалость. Только я собиралась разбогатеть и стать знатной дамой, — добавила она погодя. Ощутила на поясе стальной зажим — и медленно повернула голову.
На нее с бесконечной нежностью взирали глаза с огненно-жидкой магмой вокруг зрачков, обрамленные густым веером ресниц. Стоило ей обернуться, и лицо Киприана расцвело в улыбке. Сам он тоже, как выяснилось, расцвёл. Покрылся корой, распустил листья, отрастил мощную корневую систему и чувствовал себя просто великолепно.
— Так мы того… Уже разбогатели. У нас сундук наверху с монетами, — лупая глазами, невпопад брякнул Гедеон.
