Оступившись, Юлиана, как подкошенная, упала на подстилку из сосновых иголок, содрала кожу на ладонях, ударилась коленом о камень.
Она до последнего отказывалась верить, но беспощадная реальность предоставила факты, от которых было не откреститься: горел дом. Ее пристанище и кров ее друзей.
Сердце вдруг потяжелело, как чужое, будто его прикололи кнопкой к изнанке груди. Кнопка отскочила — и сердце провалилось в пропасть. Киприан! Что если он там, внутри? Что если он…
Нет, о таком даже думать нельзя. Этого просто не может быть.
Стиснув кулаки, она побежала к забору. Толкнула калитку, и та распахнулась с пронзительным скрипом.
«Я ведь могу повелевать мёртвым деревом!» — промелькнула обнадеживающая мысль.
Дом дохнул на Юлиану невозможным жаром. Опалил спадающие на лоб пряди.
«Я могу!»
Она подошла ближе, насколько было возможно. Простерла руку и зажмурилась.
«Погасните! — велела она брёвнам. — Впитайте влагу! Сделайте хоть что-нибудь!»
Глаза набухли слезами, которые тотчас испарились от иссушающего дыхания пожара. Влаге в воздухе взяться было неоткуда.
— Прекрати немедленно! — прокричала Юлиана огню, словно бы тот был способен ее понять. — Прекрати, или я за себя не ручаюсь!
Кекс и Пирог правильно расценили ее слова. Они впились зубами в окантовку понизу ее юбки, уперлись передними лапками в землю — и надо сказать, весьма вовремя.
Юлиане на полном серьёзе снесло крышу. Она вознамерилась войти в горящую избу и ломанулась было по ступенькам на крыльцо. Не удержавшись на месте, Кекс заскользил по грязи. Пирог проехался по дорожке и угодил в лужу, накапавшую из шланга после планового полива грядок.
До парадной двери оставались считанные шаги, когда ее вдруг сорвали с петель и с силой швырнули в Юлиану.
На пороге стояла Марта. Стояла и дымилась. А позади… Пирог, которому удалось избежать столкновения с дверью, неожиданно понял, что никакой стены огня позади Марты не наблюдается. Густыми клубами валил серый дым. Да так, что не продохнуть. Но ревущего пожара, съедающего всё на своем пути, не было и в помине.
Душу Марты выжгли дотла. Она пропиталась огнём. Вобрала его до последней искры. Увидав ее белесые глаза, куда налили сырой утренней мглы, Пирог заскулил и торопливо отполз под куст можжевельника.
59. Развилка
Ее прикосновения обжигали. Где бы она ни прошла, повсюду тянулись цепочками следов горелые пятна. Под ногами шипела и испарялась вода. В развевающихся на ветру волосах, точно истлевшие угли на пепелище, проступила седина.
Марта имела сходство с непропорционально длинной тряпичной куклой, которую сшили спустя рукава, на отвяжись. Поместили за грудину часовой механизм и завели. По коже вместо вен тянулись ветвистые черные трещины. А изо рта с дыханием вырывались языки пламени.
Она произнесла всего одну фразу. Но столько вложила в нее гнева и ненависти, что Пирогу захотелось забиться поглубже под куст и немедленно окопаться.
«Недолго тебе осталось», — извергая пар, прорычала Марта. И двинулась прочь.
Когда затихли в отдалении грузные шипящие шаги, а ветки трещали уже где-то в глубине леса, Пирог выбрался из-под куста с прижатыми к голове ушами и трусцой побежал к Юлиане.
Та потирала здоровенную шишку на лбу левой рукой, умудряясь одновременно разглядывать пальцы на правой руке и ошарашенно моргать.
— Ничего не сломала. Ну и дела, — бормотала она.
Обугленная дверь валялась рядом. А еще дальше валялся Кекс. Точнее, прятался. Он отлетел вместе с Юлианой, под шумок заполз в бездонный резиновый сапог Пелагеи и затаился там, пока не отбушует буря.
Пирог деловито просеменил к сапогу и сказал приятелю, чтоб не надеялся: отсидеться не выйдет.
— Марта ушла, — добавил пёс. — Она была на взводе и, кажется, собиралась надрать кому-то уши.
— А пожар-то закончился, — тоненько тявкнул Кекс, высунув нос из голенища.
— Точно, закончился! — спохватилась Юлиана. И, взвившись на ноги, бросилась к зияющему проёму.
Ветер в сердцах хлестал ставнями. Стёкла в окнах треснули и превратились в одну сплошную крошку. Над полом в солнечных лучах курилось зыбкое марево. И ни души. Только кот Обормот, неведомо как спустившись с чердака, равнодушно наблюдал картину разорения с прожженной до дыр громадины, что осталась от дивана.
Юлиана вбежала на кухню и угодила в капкан из проломленных половиц. Стены почернели, стол наполовину сгорел, часть табуретов рассыпалась в пыль.
Пока она вызволяла свою ногу из дыры в полу, пришло страшное осознание: в воздухе витает смерть, никто не выйдет навстречу. И внутри внезапно сделалось одиноко и холодно, как в лачуге без очага.
— Киприа-ан! — нерешительно позвала она. Никто не отозвался. Но куда все пропали? Не превратились же они в пепел, как кулинарная книга, которую Пелагея всегда держала на видном месте!
А что если друзья задохнулись где-нибудь на чердаке?
Юлиана метнулась к комоду и выдвинула почерневший ящик: шкатулки внутри не обнаружилось. Стало быть, они наверху. Но что означает эта гробовая тишина?
— Киприан! Клён Вековечный! Ответь!
Всколыхнулась слабая надежда: может, он всё-таки выжил? Кота же пламя не коснулось, он разве стал чуть чернее. Но ведь он необычный кот! Марта вышла из огня живой, но у нее явно прибавилось сил и помутился рассудок. Иначе зачем бы ей высаживать дверь? С ней наверняка произошло нечто сверхъестественное — иначе было не спастись.
Паника подступила комом к горлу, а в голову бесцеремонно заплыла чья-то яхта и принялась яростно хлопать парусами, словно очутилась прямо против ветра.
Юлиана ощутила себя корабликом из коры, который заперли в бутылке. Есть клочок моря, но по нему не поплывёшь. И сквозь узкое горлышко, как ни бейся, не просочишься.
Сердце сделалось камнем, и этот камень бесконечно падал в морскую пучину, в самую глубокую впадину, какая только существует на свете.
Мысли теснились, встревали без очереди, затапливая разум. И Юлиана не думала им сопротивляться.
Разве Киприан, умерев, уже не должен был воскреснуть?
Нет, он не придет. Не утешит, когда будет горько. Не улыбнется своей беззаботной, сводящей с ума улыбкой.
Неужели бессмертие даровано ей затем, чтобы мучиться на протяжении всей вечности? Мучиться, вспоминая танец на площади под дождем, снежные баталии, сладостные «эксперименты» и трепетные объятия, в которых любая боль исчезала, словно надоедливый мираж.
«У нас и правда всё не как у людей. Но это не отменяет возможности единения душ», — говорит он и наклоняется, чтобы ее поцеловать.
Подходит, ложится рядом, пока она чинит летучую кровать.
