— Уж я патлы твои пообдираю, дрянь ты эдакая! — прорычала Марта. И повалила противницу на пол с твердным намерением не оставить на ней живого места.
Юлиана разгладила подол, устроилась поудобнее и приготовилась насладиться зрелищем. Правильно, пусть они выцарапают друг другу глаза. Меньше будет забот.
Киприан выглядел еще комичней, чем в день, когда показывали спектакль для Майи.
— А драться-то зачем? — растерянно спросил он.
— Традиция такая, — не без ехидства пояснила Юлиана. — Народная забава. «Поколоти ближнего» называется.
Как только дошло до тумаков и визгов, рабочие с угрюмостью распрощались. Миски — в сторону, хмурые мины — долой. Вот оно, кипение жизни! Им давненько не приходилось быть свидетелями столь жарких поединков.
— Бей ее, бей! — кричали они, стуча ложками.
— Лупи, не жалей! — веселились они. Кого именно лупить, не уточнялось.
На шум сбежались официанты. Слуги Селены предпринимали бесплодные попытки прекратить потасовку. Но куда им, тщедушным! От ветра шатаются. Бледные, отощавшие. Селена специально подбирала таких, чтобы выгодно смотреться на их фоне.
— Что вы, в самом деле, сударыни! — восклицала девушка за кассой.
Сударыни меж тем рьяно катались по полу, скрипели зубами и выдёргивали друг из друга всё, что можно выдрать. Роба Марты — плотная, закаленная чередой изуверских стирок — выдерживала натиск и рвалась с неохотой. Чего не скажешь о платье из тюля. К нему, как и к Селене, относились с особым почтением. Сдували пылинки, не тёрли в горячей воде почем зря. Очень скоро платье превратилось в ошмётки.
Юлиана не поскупилась на аплодисменты.
— Молодцы! Так держать! А нам пора и честь знать.
Киприану тоже не улыбалось оставаться в забегаловке до окончания поединка. Идея сбежать, пока не догадались, из-за кого весь сыр-бор, пришлась ему по душе.
Они выскочили на улицу прямиком под холодный ливень. Ветра завывали в водосточных трубах на разные лады, исступленно бились о стены домов и колыхали мрак в проулках. Дыхание грядущей зимы становилось всё ощутимей.
— Для полного счастья не хватало простуду подцепить, — проворчала Юлиана. Киприан намёк понял. Подхватил ее под локоть, взметнул край черной мантии — и «вж-ж-жих!» — они уже у тракта. Над лесом, в густой, непроницаемой мгле, кружились полчища ворон. Гудели и гнулись сосны. Всё, что произошло в городе, представлялось теперь сумбурным сном.
— Признавайся, тебе кто-нибудь из них нравится? — ревниво спросила Юлиана.
— Ты о ком? — уточнил человек-клён.
— Да о Марте и той приставучей особе!
— Я тебя больше всех на свете люблю! — пылко признался Киприан. — Кстати, помнишь, ты обещала исполнить любое мое желание?
Юлиана упрямо топнула ногой.
— Ничегошеньки не помню и помнить не хочу!
— Всего один поцелуй.
Прозвучало это, почти как приказ. И она испугалась, что в губы. Кто его знает, что он там, в темноте, себе удумал! Кленовый негодяй… Полено трухлявое… Дерево-оборотень, чтоб его! Юлиане на ум не шло никаких подходящих прозвищ.
А «кленовый негодяй» и впрямь оказался негодяем. Ночь кромешная для него что день ясный. Зрение как у нежити лесной. Пока Юлиана со смесью трепета и надежды гадала, куда же придется поцелуй, Киприан, рассмеявшись, звонко чмокнул ее в щёку.
Ненастье гнало вдоль тракта потоки мутной дождевой воды. Подолы нещадно трепало ветром. Где-то под тучами носило воздушного змея и оторвавшийся от вышки наблюдательный шар (детище безумных ученых).
Тяжелые ладони уверенно опустились ей на плечи.
— А теперь будет по-настоящему. Как положено.
Но «по-настоящему» и «как положено» не получилось. Видно, не судьба. Юлиана обмерла от испуга, пискнула и припала к широкой груди, как к щиту. Прямо за спиной Киприана высилась ее главная, непримиримая соперница.
31. Больше не отверженная
Мерда держалась на расстоянии, хотя уже давно могла бы напасть. Дышала ядом лютой злобы. Выцеживала ее из себя, точно разъедающую кислоту. Яд растекался, клубился вокруг, пеленал удушливыми щупальцами в саван непреходящей тоски.
Человек-клён порывисто обернулся, заслоняя Юлиану, и ощутил жгучую волну ненависти.
— Что тебе нужно?! — звенящим от напряжения голосом крикнул он. Но слова раздробило жерновами аквилона. Оглохшая от собственной ярости, Мерда не двигалась, скалясь под чернотой капюшона. В глазницах горели лиловые огни. Полы балахона из грубого бесцветного льна, точно ожившие монстры, дико метались у ног.
Она сделала шаг навстречу и вытянула костлявую руку, немо требуя своей доли. Ей тоже полагались человеческое тепло, нежность и любовь. Только вот брала она их жадно, всасывала без остатка и не отдавала ничего взамен. Сердечный огонь был наглухо закупорен слоями льда, растопить который человеку из средних миров не под силу.
Юлиана интуицией поняла: если не вмешаться, быть беде. Обхватила друга поперек пояса, потянула назад. От страха немели пальцы.
— Не отдам, злыдня! Убирайся, откуда пришла!
А потом как снимет сапог да как запустит им в Мерду. Подошвой прямиком в черный капюшон. Сапога жалко, себя еще жальче. На одной ноге далеко не упрыгаешь.
Киприан вскинул ее на руки, шутя перебросил через плечо. Снова за старое! Ничему не научился. Юлиана замолотила кулаками по спине и принялась брыкаться.
— Опять как мешок с картошкой?! Не хочу! Неси меня нормально!
— Не время сейчас, — ответил тот и нырнул в лес. Заросли встретили их взволнованными шорохами и треском веток. Услужливо постелили под ноги едва приметную тропку. Но Киприан и без тропки не заблудится. А вот память его крепко заплутала в дебрях ушедших веков. Насилу верную дорогу нашла. Зато теперь ему точно известно, кто такая Мерда. Некогда имя у нее было другое, сладкозвучное… Антея. И сама она была иной, не в пример нынешней ведьме-страшилищу. Но отреклась от заступника, загордилась — и призвала на свою голову лихо. А ведь ее предупреждали: поганые мысли, если от них не отбиваться, запросто изуродовать могут. Постучатся в душу, проникнут в светлую горницу чувств и наплодят гнилых дум на годы вперед, так что и не рад будешь. Если растил виноград, сочную мякоть ягод выедят осы. Ждал спелых слив — соберешь червивые. Сажал пшеницу — пожнёшь пыльную головню.
Мерда спохватилась слишком поздно — путники успели затеряться в глуши. Подняла из лужи Юлианин сапог, взялась обеими руками за голенище и, как лист бумаги, разорвала пополам. Она тоже вспомнила. Вспомнила всё до мельчайших деталей. Кровавые мозоли на пальцах, свирепый ветер вокруг башни Каремы, небо — яркое, манящее… И слова, которых не стоило произносить.
Сожаления отозвались в глубине существа невыносимой болью. Вскрылись гнойным нарывом стыд и отчаяние, смешанное с вязкой ревностью. Боль подтолкнула Мерду, повлекла в заросли, навела на след. Прежние ошибки не повторятся. Киприан должен принадлежать только ей.
