— Я лишь хочу кое-что проверить, не дергайся! — рявкнул я, стаскивая рубашку с нежного тела. Перед глазами оказалась упругая грудь, обтянутая нелепым нищенским бельем. Никаких кружев и атласа. Серый хлопок. И нежные соски, проступающие сквозь ткань.
В голове зашумело.
Пустышка ахнула и уперлась ладонями мне в живот. Ее прикосновение обожгло голую кожу. И я схватил ее запястье, чтобы… прижать сильнее. Неосознанно. Не думая. Я просто до дрожи и темноты в глазах хотел, чтобы она тронула меня!
Пустышка моргнула и выдохнула. Я вдохнул. Тяжело, со свистом.
— Ты просто… просто…
Я просто теряю контроль. Теряю себя.
Ведь хотел сделать совсем другое!
— Какой у тебя потенциал? — прохрипел я и едва не рассмеялся. Глупее ситуацию не придумать. Потенциал, ну надо же! Когда ее рука лежит там, где лежит! Когда я прижимаю ее, почти заставляю себя гладить! Опускаю ниже, до кромки штанов. И дальше…
— А? — округлила она глаза.
И я подумал, что измерить ее потенциал мы вполне сможем после. Для начала узнаем мой… Без всякого чаронометра.
— Не смей! — зашипела пустышка, вырвала свою ладонь и знатно приложила к моей щеке. Ударила неприкосновенного. Вот же зараза.
И желание белым пламенем до небес.
Я рывком сжал ее волосы в кулаке, дернул. И закрыл рот языком. Чтобы не обзывалась, да. И сам поразился той нежной ласке, с какой облизал ее губы. И испугался…
Надо было наказать пустышку еще в столовой. Знал же, что не стоит оставаться с ней в одной комнате. Потому что я меняюсь. Потому что она так меня бесит! Нет, я просто должен был оставить ее подо льдом. А сейчас испытывать лишь презрение, глядя на нее. Но то, что испытываю, заставляет просыпаться по ночам с пересохшим горлом и гудящим от неудовлетворенности телом.
За двадцать пять лет своей жизни я ни разу не прикасался к такой, как она. Отбросы, грязь, человеческий мусор! Может, в этом все дело? Может, у меня извращенная, больная тяга к подобным созданиям?
Нет…
Это работает лишь в отношении одной-единственной поломойки.
Чары, наверняка. Неизвестные мне заклинания. Она что-то со мной сделала. Это все она…
Пустышка тихо застонала мне в рот. Звук отозвался сладкой вибрацией на языке, растекся в гортани. Надо увлажнить… хорошо увлажнить… вылизать ее рот, позволить ей сделать то же самое… а потом ниже. По ее нежной коже… везде…
Прижал ее бедрами, придавил. Плохо соображая, что делаю. Это же пустышка. Девчонка из Котловины. Позор!
Оттолкни меня. Оттолкни, ну же!
Сжал ладонями упругие холмики ее груди, сдвинул вниз кромку ткани, втянул в рот розовый сосок. Прихватил зубами. Разум в клочья, контроль в пыль… Только ее тело, извивающееся подо мной. Изумительное и такое необходимое тело… Наслаждение уже накатывает волнами, я не хочу останавливаться. И, она должна мне желание. И все это ломает, не дает дышать.
— Нет…
Да. Снова схватил ее ладонь, прижал к губам. Втянул в рот хрупкие пальчики, испытывая почти болезненное удовольствие от ласки, которую никогда раньше не практиковал. А потом снова прижал ее руку к своей груди. К животу… Мне нужно прикосновение… мне нужно. Давай, крошка, сожми свои тонкие пальчики, иначе я завою. Ты же видишь, что сделала со мной твоя проклятая магия!
«Неспособность подавлять первобытные инстинкты — признак слабости…»
Да в бездну все!
Мне надо!
— Эш…
Собственное имя из ее губ резануло слух. Поднял голову, глядя в ее глаза. Светлые радужки, расширенные зрачки, потемневшие от влаги ресницы. Пустышка плачет? Нет, щеки сухие. Вот только ресницы… В ту ночь ее ресницы белели инеем. И когда я до одури давил на педаль ускорения, опаздывая на состязание, все думал об этих снежных ресницах…
И о ней.
А потом черный аспид, боль, тьма, лазарет.
И снова она — там, в кошмарах. В беспамятстве. Во тьме.
Что со мной, на хрен, происходит?
Пустышка облизала губы.
— Постой… Не надо!
Желание туманит разум. Я плохо соображаю, лишь понимаю, что ее руки меня отталкивают. Отказывает? Мне?! Нищенка из Котловины? Значит, обжиматься по углам с каким-то щенком-первокурсником можно, а со мной — нет? Злость выжгла жалкие остатки моего разума.
— Нет? — голос царапает наждаком…
— Нет.
— Да я тебе честь оказал! — рявкнул с яростью, и самому стало противно. Что я несу? Почему так ранит ее отказ? А пустышка тут же закрылась, яркие глаза потухли.
— Да пошел ты знаешь куда с этой честью…
Светильник в углу зашипел и погас, погружая комнату во тьму. А стук в дверь прервал наше тесное общение.
— Убирайтесь! — прорычал я. Пусть все провалятся в бездну!
— Господин Вандерфилд, о-о-очень жаль вас тревожить, — раздался из коридора ехидный голос старика-смотрителя. — Но на вас поступила жалоба. Учащийся академии утверждает, что вы издеваетесь над студенткой и по совместительству вашей помощницей по хозяйству. Я обязан убедиться, что с девушкой все в порядке. Так что откройте дверь.
Я сжал кулак, в котором все еще были волосы пустышки. Она тихо охнула. Посмотрел вниз. Свет луны обрисовывал наши сплетенные тела, гадство, я практически лежу на ней! Расстегнутая рубашка и белье. Пряди ее волос в моем кулаке.
Я убью и смотрителя, и того, кто на меня пожаловался. Я оторву им все важные и нужные части тела и заставлю сожрать!
Я сошел с ума. Окончательно свихнулся.
Пустышка дернулась, оттолкнула меня и метнулась в ванную комнату.
— Господин Вандерфилд, мне, конечно, очень жа-а-аль отрывать вас от безумно важных дел, но позвольте напомнить, что причинение физического или морального ущерба другим студентам грозит отчислением или серьезными штрафами. Надеюсь, лучший студент ВСА помнит устав академии. Не так ли?
Я рывком поднялся, поправил штаны. Мрачно глянул на свой непристойный вид и накинул рубашку. Проклятый смотритель всегда терпеть меня не мог. Как и всех, кто живет в этом крыле.
— И если вы немедленно не откроете, я буду вынужден воспользоваться своим ключом, уважа-а-аемый господин Вандерфилд!
Уважения ко мне у старика ни на грош, понятно.
Распахнул дверь, чуть не приложив по лбу вредного смотрителя. Жаль, он увертливый, успел отпрыгнуть. За спиной старика мялся и бледнел студент-первокурсник Томас Грин. А вот и тот, кто нажаловался. Я прищурился, уставившись на него. Щенок посерел, сжал кулаки. Но взгляд не опустил. Однако.
— Все в порядке, господин смотритель, — тихий голос пустышки заставил оглянуться. Лицо и волосы влажные, рубашка застегнута на все пуговицы, жакет через локоть. — Томас?
