Я задумчиво кивнула:
– И то верно. Я обычно беру тампоны – они поменьше и их удобно прятать в руке по пути в туалет, чтобы никто не увидел.
Эмбер энергично тыкнула в меня пальцем:
– Совершенно верно!
– Ты мне чуть глаз не выбила! – воскликнула я.
– Вы только задумайтесь, – невозмутимо продолжила она. – Мы же все это делаем. Покупаем эти цветастые крошечные штучки, чтобы скрыть, что у нас месячные. По меньшей мере три дня в месяц почти каждая женщина в мире истекает кровью, но мы все это скрываем. Это странно! Это ведь такая естественная и распространенная вещь, пропади она – и у нас тут же начнется паника… а говорить о ней по-прежнему стыдно!
Лотти хихикнула.
– А вы видели по телику рекламу тампонов, где менструация показана в виде такой мерзкой тетки по имени Матушка Природа в зеленом костюме-двойке и жемчугах, которая всякий раз не вовремя заявляется на всякие тусовки и фестивали и все портит?
Я не сдержала улыбки.
– А видели рекламу новых таблеток от менструальной боли? Оказывается, это старый добрый ибупрофен, и ничего больше. Но стоит на пару фунтов дороже, потому что продается в милой розовой коробочке – вот и вся разница.
Эмбер снова ткнула в меня пальцем.
– Нет, Эмбер, правда, мне впору уже защитными очками запасаться!
Но она и в этот раз не обратила на меня внимания – слишком уж увлеклась собственной мыслью.
– Замечаете, какое тут кроется противоречие?! Месячные преподносятся как что-то мерзкое и неприглядное, при этом товары, связанные с ними, продаются в милых розовых упаковочках, дескать, «малышка, не переживай, даже в эти дни можно пахнуть розами и заниматься кикбоксингом!».
Лотти кивнула:
– Согласна. Почему бы не догнуть эту линию до конца? Если менструация – это так мерзко, то зачем преподносить ее в таком расфуфыренном, подслащенном виде? Не логичнее ли продавать тампоны в черных коробках с бесплатной шоколадкой внутри?
– А на упаковке писать слоганы вроде «Все претензии к Еве!» или «Таково ваше бремя», – добавила я.
Девчонки так расхохотались, что я потом еще минут десять гордилась собой. Что было очень кстати, ведь вскоре Эмбер со свойственной ей пунктуальностью объявила перерыв на сырные закуски. Я молча наблюдала за тем, как они обе ныряют в большую миску с сырными палочками, а их пальцы раз от разу приобретают все более яркий желтый цвет. В конце концов Лотти с энтузиазмом облизала пальцы и снова полезла в миску. Мой желудок болезненно сжался. К горлу подкатил ком.
– А ты не хочешь палочек? – спросила у меня Эмбер. Все губы у нее были в оранжевых крошках.
Я покачала головой:
– Спасибо, я сытая.
– Точно?
Эмбер схватила миску и поводила ею у самого моего носа. Желудок опять сжался, закрутился в тугой и болезненный узел.
– Я… я…
На мое счастье, тут в спальню ворвался младший братец Эмбер и спас меня. Он закутался в большое банное полотенце, а мокрые волосы торчали во все стороны. Его можно было бы даже назвать милашкой, если б он не провозгласил:
– Эмбер – большая жирная лесбуха!
– Крэйг, а ну пошел вон из моей комнаты! – завопила Эмбер, тут же вскочив на ноги.
– Лесбуха, лесбуха, лесбуха!
– ВОН!
– Рыжая лесбуха! У тебя же в спальне ни разу парня не было, а! – насмешливо подметил он. – Лесби, лесби, лесби!
Мы с Лотти печально переглянулись.
– Пошел вон, гаденыш мелкий.
– У меня зато на лобке рыжие волосы не растут! Они после тебя по всей ванной валяются! Рыжий лобок, рыжий лобок!
И тут миска взмыла вверх, а палочки градом посыпались на ковер. Мы с Лотти отпрянули в сторону. А вот Крэйг спрятаться не успел и получил миской прямо по лицу. От изумления рот его округлился, а потом послышался громкий вопль:
– Ма-а-а-амоч-ка-а-а-а!
На пороге тут же возникла мачеха Эмбер. Стоило ей только увидеть слезы Крэйга и тоненькую царапину у него на лбу, как у нее случилась истерика. Она рухнула на колени и прижала мальчика к себе.
– Боже правый! Крэйг, сыночек, ты цел? Что случилось?
Мальчик указал дрожащим пальцем на Эмбер. Та стояла посреди комнаты, с изумлением глядя на собственные руки, в которых еще мгновение назад была миска.
– Я случайно! И вообще, это всего лишь пластмассовая миска!
– Эмбер, а ну пошли со мной.
И мачеха буквально вытолкала Эмбер из комнаты. Дверь за ними звучно захлопнулась. Послышались крики, а потом и истошные вопли.
Мы с Лотти смущенно потупились – настолько нам было неловко. Какое-то время мы даже друг на друга смотреть не могли. А потом начали разглядывать картины маслом, нарисованные Эмбер и хаотично развешанные по стенам. Я не особо разбиралась в живописи, но картины были и впрямь хорошие и напоминали полотна Ван Гога – они тоже состояли из завитков и спиралей, правда, выглядели чуть мрачнее. В углу я заметила женский портрет – судя по цвету волос, на нем была мать Эмбер. Само ее лицо занимало крошечный угол холста, остальное было закрашено черным.
– Может, нам уйти? – шепнула я, когда вопли стали еще громче.
– Вечно ты встаешь на его сторону!
Лотти огляделась, точно ища спасительную лазейку.
– Но как? Нам в любом случае придется пройти… мимо них. Какая же сволочь этот ее братец.
– Сводный братец, – поправила я.
– Унизил меня перед подругами!
– Давай просто затаимся тут и подождем, пока все стихнет, – предложила я.
Мы достали смартфоны и начали в них играть.
– Не имеешь права сажать меня под домашний арест! Мне уже шестнадцать!
– Заткнись, заткнись, заткни-и-и-ись!
– Ненавижу тебя. Нет, извиняться не стану. И его ненавижу. Слышишь? Я терпеть тебя не могу, личинка мерзопакостная.
У меня зазвонил телефон, и я быстро отключила звук, чтобы семейство Эмбер его не услышало. Мне пришло сообщение. От Лотти.
Как же неловко! Хоть вешайся!
Мы обе тихонечко рассмеялись. Вскоре скандал замолк, а стоны Крэйга притихли. Из-за деревянной двери до нас донеслись неохотные, мрачные извинения. Когда Эмбер вернулась к нам, лицо у нее было все в красных пятнах. Ниспадавшие на лоб волосы все промокли от слез.
– Так вот, – радужно продолжила она, будто всю свою жизнь не знала невзгод и печалей. – Думаю, мы должны написать парламентарию от нашего графства и попросить отменить налог на тампоны!
Мы с Лотти обменялись взглядами и закивали.
– Прекрасная идея!
