Среди обрывков воспоминаний смутно всплывали ситуации, когда друзья пытались предупредить меня насчет прощальной речи – Пейдж советовала обсудить ее с преподавательницей английского, чтобы, подобно своим предшественникам, не попасть впросак и не разозлить дисциплинарного цензора, однако я проигнорировала доводы здравого смысла – и вообще, страшно обиделась на подругу.
Идиотка! Пейдж хотела меня защитить, а я только отмахивалась.
Интересно, как прошел выпускной? Разумеется, они выбрали нового спикера. Наверняка именно тот спортсмен, протеже мистера Маккея, выступил с прощальной речью. И никто, кроме друзей, не заметил моего отсутствия.
– А разве сначала спикером не назначали кого-то другого?
– Серьезно? А кого?
– Ну, ту девчонку… как там ее…
– Девчонку? Ничего не путаешь?
– Да нет. Такая шатенка – кажется…
– Точно! Теперь припоминаю…
– Ее арестовали за измену. Пропала с концами.
– Пропала? Куда?
– Просто пропала.
Он
Здесь, в царстве щемящего, беспросветного одиночества, я влюбилась.
Он не был первым, кто отнесся ко мне тепло. Или покровительственно. Или с любопытством.
Нет, он первым догадался. Сразу понял, кто я и что.
Помню, как подумала: отныне нас двое. Он и Мэри-Эллен.
Вулфман
– Энрайт Мэри-Эллен. – Я сжалась под пытливым, суровым взглядом и глубоко вонзила ногти в ладонь.
Преподаватель раздавал результаты промежуточного экзамена. Игравшая на губах улыбка не затрагивала глаза, они скользили по безликой, разобщенной толпе студентов – оценивая, прикидывая.
Может, мы подопытные? Вулфман был психологом-исследователем и занимал должность доцента на кафедре.
Спустя несколько недель учебы он знал многих моих сокурсников по именам, однако ко мне обратился впервые.
Я неуверенно встала, чтобы взять синенькую экзаменационную книжечку. Раньше Вулфман не обращал на меня внимания. На еженедельных срезовых проверках я не поднимала руку, чтобы ответить на вопрос или задать свой, как это делали другие, более напористые студенты. Однако сейчас педагог в упор смотрел на серую мышку Мэри-Эллен Энрайт.
– Мисс Энрайт, отличная работа. Читали Скиннера в дополнение к учебнику?
– Д-да.
Он разглядывал меня буквально на секунду дольше положенного.
Вулфман славился на весь факультет своей бесцеремонностью, оптимизмом и острым умом – лезвие ножа, заточенное как бритва. Но сейчас саркастическая улыбка сменилась искренним удивлением. Казалось, психолог хотел продолжить беседу, но передумал и, быстро отвернувшись, назвал очередное имя.
Шатаясь от внезапной слабости, я поплелась обратно за парту, боясь открыть синюю книжечку.
Он знает? Но откуда?
Как ему удалось меня раскусить?
Или он тоже изгнанник?
Остаток часа провела словно в анабиозе: машинально конспектировала, не глядя на преподавателя, – тот присел на краешек учительского стола. Впрочем, Вулфман вообще не смотрел в мою сторону. Сквозь шум в ушах до меня слабо доносился его голос, повествующий о каком-то принципе психологии. Едва прозвенел звонок, студенты ринулись из класса, а я так и осталась сидеть, не в силах двинуться с места. Когда наконец отважилась поднять глаза, Айра Вулфман исчез.
Убедилась, что поблизости никого, и с трепетом открыла синюю книжечку. Яркими алыми чернилами горел итоговый балл – 99 %.
Чуть ниже шла ехидная приписка: «Никто не идеален».
СИнд не вправе представляться иным именем, кроме установленного для него/нее ДКНБНИ.
СИнд находится под непрерывным контролем.
Душа в Изгнании. Я не сомневалась, что встретила родственную душу.
Студентам из группы Вулфмана завидовали (с Вулфманом не соскучишься) и сочувствовали (с Вулфманом не расслабишься) одновременно. Талантливый и строгий, коренным обитателям Среднего Запада он казался чужаком, а то и вовсе иностранцем.
Разговаривал Вулфман на порядок быстрее и темпераментнее, нежели другие виденные мною взрослые в Зоне 9. Густые темные волосы топорщились непокорными завитками, навевая ассоциации с совиными перьями. На ум сразу приходил великолепный образчик филина из музея естественной истории. Хотя Вулфман всегда был чисто выбрит, на скулах, подбородке и шее заметно проступала щетина. На занятия он надевал спортивный пиджак, черные брюки и белую или светло-голубую рубашку. Чаще всего с галстуком. Темные глаза цвета мокрого грифеля глядели насмешливо и тревожно. Временами чудилось, будто мысли психолога – глубинные, потаенные мысли – витают где-то очень далеко.
Я здесь, но одновременно меня нет. Вы понятия не имеете, кто я.
Вулфман забрасывал вопросами, как иные швыряют горсть мелочи беспризорным, – одни студенты реагировали молниеносно, другие испуганно сжимались, опасаясь подвоха. Третьи смущались, путались. Несмотря на искреннюю, располагающую улыбку, с Айрой Вулфманом приходилось держать ухо востро.
В группе набралось двадцать пять студентов, из них только три девушки. Я редко отваживалась отвечать на вопросы преподавателя – боялась стать жертвой его острого, как бритва, сарказма.
На этой неделе разбирали поведенческий анализ. Согласно постулату Скиннера, большую часть времени нервная система бездействует, реагируя лишь на внешние раздражители, так называемую рефлекторную реакцию. В поведенческой концепции животное представляется машиной. Учитывая нашу биосоциальную природу, человек, по сути, тот же механизм. Поведение отдельной личности, группы людей и масс поддается программированию, управлению, прогнозированию и контролю. Согласно же концепции радикального бихевиоризма, можно заранее вывести на графике последствия экспериментов. Человек есть совокупность внешних (поведенческих), а не внутренних факторов. Иными словами, наша суть сводится к поведению, которое наблюдается и оценивается остальными. Генетика не предопределяет человеческую природу, а влияние окружающей среды оказывается более значимым. Зомби бывают всех форм, размеров и образцов.
Я категорически отказывалась верить в подобные утверждения, однако в Зоне 9, на кафедре психологии университета Вайнскотии, эти «истины» считались незыблемыми.
Именитый профессор Эй-Джей Аксель читал нам самый популярный и посещаемый курс «Введение в психологию двадцатого столетия» – студенты слетались на него, как пчелы на сладкое. От нашего потока туда записалось двести человек, в основном медики – для них это принципиально важно. Группа Вулфмана собиралась по пятницам, когда наступал его черед растолковывать зачастую неудобоваримые лекции Акселя, проливать луч света на наши темные невежественные умы. Моложавый Вулфман с нескрываемым удовольствием запутывал нас еще сильнее, прежде чем просветить. С наслаждением рисовал на доске диаграммы – «кривые обучения», – дабы проиллюстрировать доводы профессора. Ему нравилось подробно объяснять эксперименты, о которых Аксель упоминал лишь вскользь.
