Родители гордились бы мной, пронеслось в голове.
– О, Мэри-Эллен, ты плачешь!
– Нет, нет.
Щеки у меня пылали, и больше всего хотелось поскорей убраться восвояси.
В дверях гостиной мисс Стедман поинтересовалась, нравится ли мне камерная музыка. Из вежливости я ответила «да, конечно нравится», хотя о камерной музыке имела довольно смутное представление. Полагаю, ее исполняют на фортепьяно, органах и клавесине в специальных камерных залах. А еще, добавила мисс Стедман, в пятницу в музыкальной школе состоится камерный концерт – в программе Бах, Брамс, Равель, – а у нее как раз завалялся лишний билетик…
– Предварительно перекусим в ресторанчике на Мур-стрит, – планировала комендантша, но, увидев мою испуганную физиономию, быстренько заверила, что ужин целиком за ее счет. – Если хочешь, присоединяйся. Хотя ты так занята уроками.
Я пообещала выкроить время. Меня одолевала тяга к знаниям, и камерная музыка восполнит ощутимый пробел.
С другой стороны, перспектива провести вечер в компании мисс Стедман не прельщала. Сближаться с кем-то слишком опасно. Кроме того, я не доверяла любезностям комендантши.
– Мэри-Эллен, спокойной ночи. Приятно было наконец-то с тобой поболтать.
Наконец-то? Что бы это значило?
Я опрометью бросилась наверх, радуясь, что сумела ускользнуть, не проронив ни единого слова себе во вред.
Добравшись до комнаты, без сил рухнула на кровать. К счастью, соседки еще не вернулись из столовой. Последняя мысль: она хочет стать моим другом. Почему нельзя ей довериться?
Чары
По правде сказать, в моем сердце не было места ни для кого, кроме Айры Вулфмана. Лишь о нем я грезила в редкие часы досуга. Точно крохотный метеорит в хвосте огромной кометы, неспособный противостоять ее гравитационному полю, я попала под чары Вулфмана и в бессонные ночи размышляла о нем с маниакальным упорством.
Он меня понимает. Скоро мы познакомимся поближе.
Но когда? С середины семестра прошла неделя. Потом еще одна. На лекциях профессора Акселя Айра всегда садился в первом ряду, слева от входа. Я не хотела мозолить глаза или смущать его своим присутствием, если он вдруг обернется, поэтому устраивалась через несколько рядов, лишь бы видеть его профиль. Смотрела на него как зачарованная, пока профессор Аксель вещал о разнице в «формировании условного рефлекса» у Скиннера и Павлова и о значимости «оперантного подкрепления» в рамках «социальной утопии». Вулфман иногда оглядывался по сторонам, рассматривал ряды студентов. Не меня ли он ищет? По наивности хотелось в это верить.
Чем не классическая реакция по Павлову: стоило Вулфману обернуться, как мое сердце судорожно екало, блаженная тревога – или тревожное блаженство – электрическим током разливалось по венам. Меня охватывала слабость пополам с эйфорией.
Впрочем, если Вулфман и скользил по мне быстрым, страдальческим взглядом, то не замечал, будто мы не знакомы. Мои психофизиологические симптомы тут же исчезали, лопались, словно мыльные пузыри.
Непроизвольная павловская реакция.
Настораживало еще кое-что: на срезовых проверках Вулфман неизменно любезничал со студентами, чьих имен даже не знал, однако меня не видел в упор, когда мы сталкивались в аудиториях или в коридоре. Как будто отказывался признавать сам факт существования Мэри-Эллен Энрайт.
Без сомнения, делалось это целенаправленно. Осознанно.
На занятиях Айра стал менее собранным, чем в самом начале семестра. Готовился он по-прежнему на совесть – приносил уйму материала, конспектов, сыпал историями из психологической практики, однако с лица не сходило выражение озабоченности, словно у человека в присутствии – кого? Врага? Шпиона? Вулфман суетился, нервничал. Лихорадочно курил одну сигарету за другой. (В Зоне 9 преподаватели частенько дымили в аудиториях, а студенты на каждом углу. Клубы сизоватого дыма плавали повсюду. Я снова и снова задавалась все теми же вопросами. Неужели никто не догадывается о вреде курения? Не знает, какой опасности подвергаются пассивные курильщики? Не видит связи между раком легких и сигаретами? После недели в кромешном никотиновом аду я стала приходить в класс заранее, чтобы занять место у окна или у двери, которую можно было чуть приоткрыть. Мне так и не удалось научиться сдерживать кашель, и все пятьдесят минут я задыхалась вместе с другими товарищами по несчастью. Надо сказать, некурящие в Зоне 9 не смели жаловаться на дым. Если мы и отгоняли его от носа, то извиняющимися жестами, поскольку наши молчаливые протесты злили курильщиков, а их было явное большинство.)
Энергия из Вулфмана била ключом. Он ни секунды не сидел на месте, размашисто писал на доске, мерил шагами широкую, почти прямоугольную аудиторию, с длинными рядами парт от стены до стены.
Айре незачем было искать меня глазами – парта, за которой я обычно сидела, располагалась с левого края, как раз на периферии его зрения. Я жадно ловила каждое его слово. Даже союзы и междометия звучали дивной музыкой. Он будто приподнимал крышку черепа и раскрывал суть мыслительных процессов, спрятанных в недрах нашего мозга. Вулфман рассуждал об уникальных свойствах растений и животных, «сильно эволюционировавших» за миллионы лет, – например, о биолюминесценции. («Безусловно, биолюминесценция играет важную роль. Без нее процесс спаривания светлячков утратил бы свою прелесть».) Рассказывал, как Дарвин ломал голову, почему самцы-павлины распушают хвост, – только потом до него дошло, что такое вызывающее поведение напрямую связано с естественным отбором. («Величайший ученый, в силу своего викторианского воспитания, не видел прямой параллели с атрибутами мужской моды в Европе и Англии – всеми этими париками, кружевом, шелком, бархатом и даже макияжем».) Меня, привыкшую к скучным, косноязычным и осторожным учителям, завораживали речи Вулфмана, о чем бы он ни говорил.
Одна его лекция особенно врезалась в память.
– Человеческой психике свойственно путать любые, самые иррациональные сны с явью. Однако существует способ проверить и отличить одно от другого. Попытайтесь применить его в следующий раз, когда уснете и будете думать, что бодрствуете. По возможности посмотрите вдаль. Или в окно. Во сне вы не найдете деталей, которые видите наяву, – кроны деревьев, например, или замысловатый лиственный узор. Во сне нет облаков, а попытка прочесть любой текст заранее обречена на провал – страницы будут либо пустыми, либо испещрены иероглифами. Если получится, подойдите к зеркалу – в нем не будет отражения. Во сне вас нет, есть только хаотичное движение нейронов. Таким образом, можно безошибочно узнать, спите вы или бодрствуете – и прямо сейчас вы не спите. – Вулфман нарочито громко щелкнул пальцами.
Студенты нервно захихикали. Не поймешь, шутит или говорит всерьез. Многие его шутки казались смешными ровно до тех пор, пока не начинаешь в них вдумываться.
Однажды Айра заявил:
– Шутки – понятие эфемерное. Когда смеетесь, попробуйте осознать, а над чем именно?
