– Айра, так нельзя…
– Почему? Разве это не правда?
– Я люблю своих родителей и очень тоскую по ним…
На глазах выступили слезы. Горло свела судорога. Я не хотела верить ни единому слову. Страшно делалось от мысли, что Вулфман прав. И больно от того – насколько.
* * *
Загнанная в узкие рамки собственной жизни и жизни родителей, старшеклассницей я периодически впадала в уныние, меланхолию, иногда перетекавшую в депрессию. Жалость к родным временами сменялась злобой – так неразумный ребенок злится на маму с папой, не в силах понять превратностей их существования. Теперь, когда мне приоткрылись тайны правящей верхушки, вернуться к прежнему состоянию будет нелегко.
Впрочем, все мрачные мысли развеялись, едва Вулфман назвал меня Адрианой.
С какой любовью произносил он запретное имя! В его голосе звучали нежность, благоговение, забота истинного друга и защитника. А еще обязательная ирония и снисходительность. Чудилась истинная близость. Бесценный дар для изгнанника. Не скованный условностями неписаных правил поведения преподавателя и студентки, Вулфман относился ко мне иначе, как ко взрослой. Весной 1960-го я записалась на пять новых курсов, воздержавшись от «Психологии 102» – по крайней мере, пока. Вулфман одобрил мое решение. Если бы мне назначили нового педагога, Айра постоянно бы тревожился о моих успехах, а останься он моим преподавателем, мы бы не смогли общаться как прежде. Неподкупность Вулфмана восхищала – мою работу он честно читал и оценивал вслепую. Обидно, конечно, ведь все мы мним себя особенными и жаждем объективного подтверждения собственной уникальности. Тем не менее Айра поступил правильно. Не пренебрег университетскими стандартами даже ради товарища по Изгнанию. Избавил меня от необходимости чувствовать себя обязанной.
– Ты зовешь меня Адрианой, а сам так и не сказал, как твое настоящее имя.
– Верно.
– Почему нет?
– Адриана, мое настоящее имя то, каким ты меня называешь. Какое выберешь, такое и будет. Имя, данное мне при рождении, роли не играет.
– Неужели так трудно сказать? Ведь мое ты знаешь.
– Меня вполне устраивает Айра Вулфман. Для научных публикаций лучше не придумаешь. Вдобавок оно созвучно с моим настоящим.
– А какое созвучнее? Айра или Вулфман?
– Оба.
– Разве Вулфман не еврейская фамилия?
Отсмеявшись, Айра заявил, что да, еврейская. Впрочем, нет, скорее это «английская вариация» русско-еврейской фамилии, популярной в начале двадцатого столетия.
Несмотря на непролазные сугробы на дорожках, где еще не ступала нога других туристов, Айра постепенно ускорял шаг. Поскольку он всегда шел впереди (хотелось бы верить, по привычке, а не из желания постоянно быть первым), я была вынуждена поддерживать темп, забыв про разговоры.
Пару раз я проваливалась и увязала по пояс. Легкие саднило. Спина потела под теплой курткой.
Вулфман, не уходи! Пожалуйста, защити меня!
Над головой простиралось безоблачное синее небо цвета китайского фарфора, черные птицы с негодующими желтыми глазами – то ли вороны, то ли скворцы – хриплыми голосами взывали к нам с верхушек деревьев.
* * *
Иногда мы встречались в прачечной на Рэмпайк-стрит. Теплый аромат мыльной пены. Гулкий стук белья в барабане. В отсутствие сотовых здесь всегда царила тишина, хотя народу набивалось немало, но в основном аспиранты, ни на секунду не расстававшиеся с учебниками. (Для студентов практически в каждом общежитии стояли стиральные машинки. Имелись они и в сыром подвале Экради-Коттедж, но я предпочитала непритязательную прачечную, где мы могли видеться с Вулфманом.)
На Рэмпайк-стрит я отдыхала душой. Все здесь дышало умиротворением, покоем. Казалось, даже у самого отпетого негодяя рука не поднимется «испарить» человека в этих стенах.
Первый раз мы с Вулфманом столкнулись там случайно, однако затем стали планировать наши встречи.
Я вызвалась гладить Айре рубашки, еще влажные после стирки. Хотя немнущиеся ткани уже изобрели, спросом они не пользовались из-за дешевизны. В моде были хлопок и лен. У Вулфмана имелось с полдюжины хлопковых рубашек, которые он надевал на лекции. Если он являлся в университет в галстуке, то ослаблял его после занятий, а выходя за пределы кампуса, моментально снимал под предлогом, что задыхается. В буквальном смысле.
Какое необычное, диковинное занятие – гладить! По местному ТВ постоянно крутили рекламу – счастливая домохозяйка радостно утюжит рубашки супруга.
В недрах платяного шкафа скудно обставленной трехкомнатной квартиры Вулфмана на Миртл-стрит стояли гладильная доска с прожженным чехлом и сверкающий утюг – такой тяжелый, что я чуть не уронила его, когда впервые попыталась взять. (Кстати, доска шла в комплекте с меблировкой.) То были артефакты прежней, утраченной Америки, о которой я имела весьма смутное представление: моя мама никогда не гладила, мы жили в «пост-хлопковую эпоху», где царили быстросохнущие и немнущиеся ткани.
Интересно, как отреагировала бы мама, увидев меня орудующей неподъемным утюгом! Впрочем, я бы успокоила ее, заверив, что это дело мне по вкусу. Утюжить не в тягость, если рубашки принадлежат любимому человеку и ты гладишь не по принуждению, а по собственной инициативе.
В богатых кварталах САШ-23, где обитала элита, многие держали прислугу. Порой даже целый штат. Для таких людей существовала отдельная категория – НР (наемный работник). То были совсем отчаявшиеся бедолаги без денег, зачастую с кучей долгов. НР, среди которых преобладали представители ЦК-5 и выше, подписывали с работодателями договор на определенное количество лет. Никто не называл их рабами, поскольку слово считалось оскорбительным, даже «НР» старались не произносить вслух, ограничиваясь нейтральным «прислуга».
Памятуя об этом, Вулфман однажды воскликнул:
– Эй, ты, вообще-то, мой друг, а не слуга! Не хочу тебя колонизировать.
Однако ему нравилось носить глаженые рубашки. В противном случае их пришлось бы нести в химчистку – дорогое и весьма сомнительное удовольствие. (Несмотря на незаурядные способности в области экспериментальной психологии, Айра совершенно не умел управляться с утюгом. Интересно почему? Не мужское занятие?) Еще ему нравилось, когда я мыла посуду, по нескольку дней киснувшую в раковине на его кухоньке. Нравилось, когда драила ту же раковину и расставляла тарелки по шкафчикам.
Колонизировать. Термин с двойным смыслом.
В подобных условиях у объекта колонизации есть неплохой шанс адаптироваться. В скиннеровских лабиринтах крысы довольно быстро усваивали, что, если бежать правильным маршрутом, впереди их ожидает награда. Так почему бы не побегать? Все лучше, чем торчать в клетке.
Мы с Вулфманом вместе готовили ужин. Вместе садились за стол.
Я все ждала, когда он набросится на меня с жадными поцелуями, больно вопьется в губы, не давая вздохнуть. Ждала, когда заключит в объятия мое извивающееся, изнемогающее от страсти тело, готовое угрем обвиться вокруг него и не отпускать. Я ждала.
