Четвертая крупнейшая тема – #ПосадиПипса, своего рода вспомогательный хештег к #ПомнимИх: его запустили из опасения, что само наказание Пипса может затеряться в общем преследовании других мертвых преступников. Каждый исторический факультет страны выдавал все новые и новые примеры и толкования ретроспективных злодейств, и #ПомнимИх расширялся экспоненциально – особенно после того, как кто-то заявил, что вся Британская империя впрямую нарушает закон о расовой дискриминации, и таким образом оказались криминализованы все до единого госслужащие, когда-либо трудившиеся на Министерство по делам колоний. К этому моменту Пипса уже начали воспринимать практически как Харви Вайнштейна движения #ПомнимИх – как одиночное потрясение, с которого началось переосмысление страной ее прошлого.
В хештеговом смысле бедняжка Сэмми даже в верхнюю десятку не пролезла.
Все, однако, изменилось благодаря новости, что Сэмми – не просто какая-то женщина, убитая в парке. Она оказалась трансгендерной женщиной, убитой в парке. За несколько лет до этого никакой разницы для общественного интереса такое не представило бы: транс-мужчины и женщины страдали и погибали анонимно, и безразличная, а иногда и враждебно настроенная пресса их не оплакивала. Но за долгий, все более накаляемый к английскому референдуму период, когда Королевство превратилось в плавильный котел групп самоопределения, боровшихся друг с другом в войне за внимание, смерть Сэмми сделалась краеугольным камнем для негодования как прямого, так и встречного.
Все выискивали жертв.
Все выискивали козлов отпущения.
Никто, похоже, не имел желания договариваться.
Полиция не распространяла данные о гендерном выборе Сэмми. Более того, полиция пристально следила за тем, чтобы эти данные не распространялись. Следуя постановлениям Министерства внутренних дел, Дженин Тредуэлл, а за ней и весь ее отдел по связям с общественностью и СМИ заняли ту же позицию, что и патологоанатом Кейт. Они целиком и полностью придерживались принципа, что поскольку Сэмми Хилл считала себя женщиной, женщиной она и была, и больше ничего обществу знать не следовало. Любая другая позиция, по сути, равнялась бы издевательству над памятью Сэмми – вниманию к ее прошлой жизни как мужчины, а такой подход позорно трансфобен.
Помощник заместителя комиссара к подобным обвинениям был особенно чувствителен. Тяжким трудом заработанный полицией Метрополии радужный статус подставлять под удар он совсем не хотел. Помощник замкомиссара гордился тем, что после двух веков узаконенной гомофобии лондонская полиция в изумительно кратчайшие сроки стала – во всяком случае, с фасада – широкомасштабно ЛГБТК-толерантной. Никакой “Марди Гра” не казался полным без веселых фотоснимков коренастых сотрудников в традиционных шлемах-“сисях”, пляшущих с семифутовыми верзилами-трансвеститами в стрингах и страусовых перьях, а также без очередного румяного да пригожего юного констебля, врывающегося в толпу, чтобы предложить руку и сердце своему возлюбленному
[54].
Но теперь старое скучное “Г” в “ЛГБТК” затмили экзотические затейливые “Т” и “К” (исчерпывающее определение “К” – все еще в стадии разработки), и помощник замкомиссара не собирался допускать, чтобы новый умилительный образ полиции Метрополии рухнул из-за подозрения, что лондонские легавые относятся к Сэмми хоть сколько-нибудь не так, как к любой другой потерпевшей. Друзья Сэмми пожелали помянуть ех жизнь и установили на месте ех гибели небольшой алтарь, украшенный радужной атрибутикой, откровенно определявшей Сэмми как участницу транс-сообщества.
Помощник заместителя комиссара не сомневался, что и он сам, и полиция вообще заслужат большое признание за их похвальную осмотрительность и строго подобающее обращение с гендерным статусом Сэмми.
Он заблуждался.
Вместо всего этого он с ужасом обнаружил, что его высоко принципиальная позиция – совершеннейшая осечка. Полицию и его самого обвиняли в деятельном сокрытии гендерного статуса Сэмми.
“Полиция заметает под ковер!” – вопили тысячи твитов, а следом – десять тысяч ретвитов.
“Очередное преступление трансфобии остается неучтенным!”
Пост на сайте “Стоунуолла”
[55] стал тяжелым чтением и для помзамкомиссара, и для Дженин из отдела по связям с общественностью и СМИ.
“И вновь транс-индивидами, статистически столь подверженными нападениям, пренебрегают – их маргинализуют и делают невидимками те же самые люди, которых на деньги тех же самых пострадавших нанимают их защищать”.
Во все более усложняющемся пейзаже политики самоопределения Министерство внутренних дел и Полиция Метрополии промахнулись с решением. Теперь считалось, что полиция тугоуха и не с той ноги вошла в историю.
Когда разразилась эта говнобуря, Мэтлок, Тейлор и Клегг обедали на своих рабочих местах.
– Куда, бля, ни кинь, всюду, бля, клин, – радостно заметил Тейлор, жуя булочку из меню круглосуточных завтраков. – Каков был бы расклад, если бы мы всё же объявили, что Сэмми-Трансуха был мужчиной…
– Не называй ее Сэмми-Трансухой, Бэрри! – восстала Клегг, распечатывая свой безглютеновый рулет с авокадо и люцерной. – Я не шучу. Серьезно, не надо. Я считаю это оскорбительным. Вот правда.
– Ладно! Ладно! – отозвался Тейлор. – Просто треп же. Господи. Тебе ж ничего, когда я тебя называю лесбой.
Вообще-то Клегг было очень даже чего, когда Тейлор называл ее лесбой, но она так давно это спускала на тормозах, что теперь уже не могла придумать стратегию возражения. Ей нравились и Тейлор, и их с ним стычки. Она понимала, что он не стремится ее обижать. И человеком без чувства юмора ей выглядеть не хотелось. Но Тейлор совершенно точно был не прав.
– Я просто говорю, – продолжил Тейлор, – что если бы мы все-таки сболтнули, что святая Сэмми была трансом, огребли бы такой же поток дерьма, какой огребаем сейчас за то, что не сболтнули.
– Но от других людей, – предположила Клегг.
– Да от тех же, спорим? – отозвался Тейлор. – Всыплют все равно, что ни скажи, – они просто обожают злиться.
– Может, у них просто навалом поводов для злости, – проговорила Клегг.
