– Кажись, правда, – сказал Тейлор.
– Правда? Четыреста фунтов? С чего английским парламентариям голосовать за такие сверхрасходы на скоттов? Это против логики.
– Это взятка, чтобы скотты не голосовали за независимость.
– Но они все равно голосуют раз в год – и никогда не набирают достаточно голосов, чтобы дожать.
– Потому что они хитрые горцы и понимают, что им и тут некисло, вот почему, – гнул свое Тейлор. – Англичане-лопухи типа нас с вами платят налоги, чтобы шобла чертовых Храбрых сердец
[87] получала на карман по четыреста фунтов в неделю. И таффы то же самое, и падди
[88]. Нас обдирают подчистую.
– Горцы, таффы и падди – язык ненависти, Бэрри, – заметил Мэтлок. – Не употребляй этих слов.
– Почему?
– Потому что это против правил, – ответил Мэтлок.
– И более того, Бэрри, – добавила Клегг, – ты при этом смотришься со стороны как тупой невежественный мудак.
– Ага, ну да, я тебе сейчас расскажу, какая во мне возникает ненависть, когда мы говорим о словах ненависти. Ненависть во мне возникает такая: платить за то, чтобы шотландцы сидели на своих жопах и обходными маневрами навязывали свою политкорректную европовестку. Вот к чему у меня ненависть.
Тейлор понимал, что это происходит, потому что он получает на эту тему от “Англии на выход” подробные новостные посты, объясняющие, что пусть “Англия на выход” и никак не связана с организацией “Круши Союз”, ее заявления о том, что каждый шотландец обходится англичанину в четыреста фунтов в неделю, – фундаментально правда, если рассмотреть это с позиций особого альтернативного анализа, основанного на избранных контрфактах, и работая с моделированием, поддержанным частным аналитическим агентством, с учетом данных, полученных из конфиденциальных источников, которые теневое правительство пытается скрыть.
Клегг до спора не снизошла. Воткнула в уши наушники. Тейлор воткнул свои.
Мэтлок сосредоточился на потоке автомобилей и уставился на нелепый транспарант. Кампания делалась все лихорадочнее. Референдум, так долго остававшийся далеким будущим, вдруг словно бы резко приблизился. Июль уже был в разгаре. Одному богу известно, в какой стране им предстоит жить буквально через два с половиной месяца. Растерянной. Раздробленной. Обозленной. Поссоренной. Все более разоренной, где на бедняков приходится основное бремя.
Словом, никаких перемен.
Какая же это все пустая трата времени.
Дом Джералдин Гиффард оказался приятной викторианской террасной постройкой, и жила она в нем больше тридцати лет. А потому в общем была в стороне от нынешних бесчисленных обвинений в отвратительной хипстерской джентрификации – невероятно активном движении, которое уже добилось закрытия кафе под названием “Правильная фасоль на тосте”, где не предлагали ничего, кроме фасоли “Хайнц” на нарезном хлебе “Уандеруайт” и кружки заварки по цене двадцать пять фунтов за набор. Попадались, конечно, кое-какие радикальные антиджентрификаторы, заявлявшие, что как раз с блядей типа Джералдин поползла вся эта гниль. Она возражала в характерной для себя энергичной манере: “Обвинять меня в джентрификации Лондона можно с тем же успехом, что и римлян”.
Вопреки ожиданиям Мэтлока, дом Джералдин не производил сильного впечатления осажденного. Мэтлок предполагал, что увидит взвод скандирующих протестующих, однако, если не считать подозрительной на вид пакости вокруг заколоченного почтового ящика и нескольких граффити, утверждавших, что здесь проживает ВЕДЬМА ТЭРФ, все было мирно. Даже два маленьких деревца в литых свинцовых ящиках по обе стороны от крыльца никто не тронул. Дверной звонок тоже работал: он донесся изнутри.
Через пару минут Мэтлок позвонил еще раз.
– Думаю, она дома, – проговорил он. – Я предупредил, что еду прямиком к ней. Сказала, что пошла ставить чайник.
– Может, за печеньками выскочила, – предположил Тейлор. – Надеюсь.
Мэтлок позвонил вновь.
– Попробуйте набрать ей на городской, – подсказала Клегг.
Мэтлок попробовал. Этот звонок они тоже услышали.
Клегг уловила, что телефон у нее в кармане пискнул.
– Она пишет в Твиттер.
– Читай.
– Длинное что-то… В двух частях… “Больше не могу. Меня травят и шельмуют за не бог весть какое преступление: я настаиваю на том, что быть женщиной – исключительный удел и привилегия женского пола. Я не убивала Сэмми. И не сомневалась в его/ее праве объявлять себя женщиной. Я всего лишь настаиваю на своем праве утверждать, что он/она – не женщина. Прощайте. #СтараяИУсталая”.
– Прощайте? – переспросил Мэтлок.
– Тут так написано.
Жуткая догадка пронзила Мэтлока.
– Надо ломать дверь, – сказал он.
– Нельзя, шеф, – возразила Клегг. – У нас нет ордера.
– Не до него.
Мэтлок попробовал дверь.
– Слишком крепкая. Понадобится таран.
– Может, с задней стороны окно открыто, – предположил Тейлор.
– Это террасный дом, Бэрри. Задняя сторона – позади домов в целую улицу длиной. Есть дубинка у нас?
Не нашлось. Мэтлок снял пиджак, обмотал им руку и выбил окно в первом этаже.
– Будем надеяться, что она дома, шеф, иначе в суд подаст за вторжение.
Джералдин была дома. Они нашли ее повешенной в шахте лестницы.
33. Дальнейшие бури на Острове любви
Ни у кого из производственной группы “Острова любви” не умещалось в уме, как их чудесная программа превратилась из обожаемой всеми добродушной телевизионной безделушки в презираемый и поносимый рассадник полового беспредела.
На утреннюю планерку все пришли совершенно потрясенные.
– Как тогда эта американка собралась в Африку лететь, в самолет села, – отметил Годни Рифмас, – и твитнула, что надеется не подцепить СПИД. Когда из самолета вылезла, уже была типа самой презираемой блядью на всей планете
[89]. Как мы сейчас.
Годни источал столько авторитетности, что на миг ему даже удалось придать всему этому оттенок едва ли не чего-то хорошего. Вроде как бунтарства.
– “Остров любви” против всего мира, – добавил он и вскинул руку, предлагая Дейзи стукнуться кулаками, что она радостно поддержала. Уж такой Годни крутой. Настоящий грайм-художник со своим треком на Ай-Тьюнз.
