– Например?
– Пожрать бы сейчас, – ответил Борис Иванович, – да поплотнее. У тебя дома есть что-нибудь?
– Нету, – признался Подберезский. – Я, когда уезжаю, всегда холодильник размораживаю. Привычка такая.
– У меня тоже нету, – озадаченно сказал Борис Иванович. – Чего делать-то будем?
Подберезский вынул портмоне и покопался в нем согнутым пальцем.
– Негусто, – сказал он, – но на еду хватит. Куда направимся?
– Есть одно местечко, – с непонятной интонацией сказал Комбат. – Ты там водку покупал, когда мы в твое имение ехали.
Подберезский сообразил, к чему он клонит, и вздохнул.
– Иваныч, – попросил он, – а может, не надо?
Может, не сразу все-таки, не в первый же день, а?
– А что ты так всполошился? – удивился Борис Иванович. – Что случилось? Все будет чинно-благородно… Зайдем, как культурные люди, перекусим, зададим хозяину пару вопросов. Вежливо!
– А дальше? – уныло спросил Подберезский.
– А что дальше? Дальше все будет зависеть от него.
Если он опять начнет хамить.., ну, я даже не знаю.
Я-то ведь буду ни при чем, правда? И ты тоже.
– М-да, – неопределенно отозвался Подберезский.
– Но поесть-то надо, – резонно заметил Комбат.
Подберезский протяжно вздохнул.
– Поесть надо, – согласился он.
Поезд мягко, без толчка, причалил к высокой платформе Казанского вокзала. Они вышли на перрон, щурясь от бившего в глаза солнца. Подберезский сразу же закурил, отмахнувшись от коротенькой лекции, посвященной вреду, наносимому организму курением натощак, которую прочел ему Борис Иванович.
– А тебе завидно, – буркнул он в ответ.
– Ничего подобного! – оскорбился Борис Иванович, хотя невооруженным глазом было видно, что он говорит не правду.
Выйдя на площадь, Комбат повернул к метро, но Подберезский поймал его за рукав со словами: «Гулять так гулять», – и увлек Бориса Ивановича к стоянке такси.
Они назвали пожилому таксисту адрес заведения, где не так давно учинили дебош и привольно раскинулись на широком заднем сиденье.
– Слушай, Иваныч, – спохватился Андрей, – так ведь там же, наверное, еще закрыто!
Комбат, казалось, не слышал.
– Хорошая машина «Волга», – сказал он, – только жрет много. Жрет много, а работать не хочет. А так – хорошая машина. Просторная. И сидеть мягко.
Пожилой таксист, разумеется, завелся с пол-оборота и с пеной у рта бросился отстаивать честь своего автомобиля.
Подберезский плюнул, зевнул и отвернулся к окну, решив не принимать участия в автомобильном разговоре. С «Волг» и «Жигулей» спор естественным образом перекинулся на иномарки. Борис Иванович, который полностью оправился после утренней депрессии, хитро покосился на Подберезского и громко объявил, что японские машины похожи на одноразовые зажигалки – работают до первого ремонта.
– Особенно джипы, – добавил он.
Подберезский открыл было рот, но сдержался, понимая, что его бессовестно провоцируют. Впрочем, его сдержанности хватило ненадолго, потому что Бориса Ивановича неожиданно поддержал таксист.
– Лично я на джипах не ездил, – заявил он, небрежно вертя баранку и держа голову повернутой к седокам, – у меня своя «Волга». Двадцать первая.
Не машина – танк, куда тем японцам! Я так считаю, что никакие узкоглазые лучше нашего брата не сделают. Мы им в сорок пятом накидали, а понадобится – и в двухтысячном накидаем. Посмотрим, как они своими видиками от нас отмахиваться будут.
– Ну, батя, – не выдержал Андрей, – ну, ты даешь! Не обижайся, но ты мне скажи: тебя сколько лет в нафталине держали? Двадцать? Сорок? На джипах он не ездил! Так проедься! А потом рассуждай, что лучше – «тойота» или твоя «двадцать первая».
– Точно, – вставил Борис Иванович, – факт. Вот у Андрюхи джип. Хочешь, он тебе даст покататься?
Подберезский демонстративно плюнул и снова отвернулся к окну.
– Что я, маленький – на чужих машинах кататься? – обиделся таксист. – Вот и ездили бы на джипе, чего же в такси-то лезете? Понапиваются с утра, а потом целый день куролесят…
Подберезский издал короткий хрюкающий звук.
– Извини, батя, – сказал он. – Правда, извини.
Нравится тебе ездить на «Волге» – езди на здоровье.
Кому-то мотоциклы нравятся, а я вот, к примеру, видеть их не могу – боюсь. Даже на заднем сиденье боюсь ехать, даже в коляске… А ты, Иваныч, купи себе собаку и на ней злость срывай. Лучше всего – плюшевую. Сейчас можно здоровенную собаку купить, почти с тебя ростом. Вот с ней шутки и шути.
– Гав, – сказал Борис Иванович.
Пожилой таксист молча покрутил головой и причалил к бровке тротуара. Подберезский расплатился, и они выбрались из машины. Прямо перед ними были зеркальные двери ресторана – естественно, запертые наглухо, поскольку шел только девятый час утра.
– Ну, – не слишком стараясь скрыть раздражение, сказал Андрей, – добился своего? Что дальше?
Комбат молча поднялся по пологим ступенькам и вежливо постучал в дверь.
Звук получился глухой, едва слышный. Тогда Борис Иванович вынул из кармана ключи от своей квартиры, просунул указательный палец в кольцо и забарабанил по алюминиевой раме двери этим кольцом. Теперь стук был отчетливым, звонким и слышным в каждом уголке ресторана. Нерешительно потоптавшись у Комбата за спиной, Андрей вздохнул, вынул из кармана монетку и тоже стал стучать. Он подумал, что они, должно быть, здорово похожи на двух беглых психов, но целеустремленность Рублева, превращавшегося в такие моменты в летящий снаряд, целиком захватила его.
Стучать пришлось долго.
– Да нет там никого, – сказал наконец Подберезский. – Ты на часы-то посмотри…
Он не успел договорить, потому что дверь неожиданно распахнулась.
– Ого, – с невольным уважением сказал Борис Иванович, отступая на шаг.
На пороге ресторана стоял человек, который мог быть только вышибалой. Он возвышался над Комбатом на полторы головы и был вдвое шире его в плечах.
Сложением этот громила напоминал борца-тяжеловеса или штангиста, а расплющенный, много раз переломанный и кое-как сросшийся нос вкупе с раздавленными ушами говорил о полной приключений карьере профессионального боксера и уличного драчуна.
– Ну, чего ломитесь? – пробасил этот гигант. – Читать, что ли, не умеете?
Он ткнул похожим на волосатую сардельку пальцем в художественно оформленную табличку с надписью «CLOSED».
Борис Иванович сосредоточенно нахмурился, изучая табличку, и поднял на вышибалу глаза, в которых светилась детская наивность.
