– А ты меня – нет, – его губ касается наглая ухмылка, и я залипаю на ней. Не могу взгляд оторвать.
Да что же так все запущено, Елесеева? Мысленно бью себя по щекам в надежде, что обуявшие чувства отступят на задний план.
– Ну, что ты хочешь? – снова делаю попытку отстраниться от парня.
Но это не приносит никакого результата, наоборот, он берет меня в кольцо рук и становится ближе, так, что в нос ударяет запах его туалетной воды, смешанной с легким дымом сигарет.
Черт! Я, как токсикоманка, втягиваю полной грудью в себя его запах, на миг прикрываю глаза и наслаждаюсь.
«Это невыносимо больно, – проносится в голове, – что я так поступаю по отношению к Димке. Почему я испытываю все эти чувства к парню, которого не знаю совсем, и совершенно ничего подобного – к Диме?»
– И мне нравится, как от тебя пахнет, – шепчет он на ухо, от чего мурашки прокатываются вдоль позвоночника, разбегаясь в разные стороны по пояснице, и немеет низ живота.
– Что? – удивленно вскидываю брови. – Я нет… блин, ты совсем конченый, что ли? Мне не нравится, как ты пахнешь, – толкаю я его в грудь ладонями и, сама того не понимая, задерживаюсь на ней чуть дольше, чем положено, ощущая под пальцами, как от моего прикосновения напрягаются мышцы. – И вообще, ты меня бесишь.
А у самой в висках кровь начинает пульсировать так быстро, что в глазах начинают прыгать мошки.
– А мне кажется, ты врешь сейчас? – он чуть сместил голову, и теперь наши лица были на одном уровне, мне не нужно было смотреть на него снизу вверх.
– А мне кажется, ты обнаглевший урод, – выдавливаю из себя, хотя внутри все совершенно по-другому сейчас, и все это скорее жалкая попытка отгородиться от него, защититься.
– Хочу поцеловать тебя, – его губы почти касаются моих, и я тут же заслоняюсь ладонью.
– Не надо, – мычу через нее, и в это самое время он целует меня, но только в ладонь.
Я вспыхиваю, как жаркое пламя, отдергиваю руку, и мягкие губы Тимофея накрываю мои. Рваный выдох, и я полностью отдаюсь ощущениям, которые в вихре уносят меня прочь. Руки плетьми повисают вдоль тела, в то время как Тимофей обнимает меня за талию и притягивает к себе ближе.
Если бы меня сейчас спросили, что я хочу, то с точностью ответила бы, что хочу обнять его и прижаться так тесно, чтобы можно было почувствовать его всего на себе. А его губы становятся настойчивее и бесстыднее, он сминает мои в поцелуе, и я, о боже, отвечаю ему. Это безумие, которое охватило мой разум, длилось, кажется, вечность, и я не хотела останавливать его. Хотелось продолжения, когда вдруг парень резко отстранил меня от себя.
– Тс-с, – прижимает он палец к моим губам и глаза закрывает, а я снова заливаюсь краской от стыда и готова провалиться сквозь землю.
Сбрасываю его руки с себя, и в этот раз он не держит, позволяет отойти, а меня ядовитой стрелой пронзает обида. Разворачиваюсь и срываюсь с места. Добегаю до комнаты и трясущимися пальцами пытаюсь вставить в замочную скважину ключ.
– Черт, черт…
Он не хочет попадать в щель. Я закусываю губу, а в глазах становится подозрительно мутно. Щелчок, и дверь открыта. Резко дергаю ее на себя и заваливаюсь внутрь, громко хлопая полотном. Швыряю рюкзак в сторону и оседаю у двери на пол, закрываю глаза ладонями. Сначала тихие, всхлипывания с каждой секундой нарастают и превращаются в откровенное рыдание, а в душе будто вулкан готов взорваться радужными красками.
– Не может быть, – хватаюсь за ребра от того, что внутри все распирает, – не может быть.
***
Эта девчонка сводит меня с ума. Дурею от нее.
Я прижался лбом к холодной стене.
– Твою мать! – резкий удар о бетон ладонью отдается болью в предплечье.
Разворачиваюсь и сбегаю вниз по ступенькам. Нужно отпустить, это правильно, отпустить. Хотя первый порыв был другой. Хотелось догнать и сжать так сильно, чтобы почувствовать ее всю, но меня что-то останавливало, что-то, что сидело внутри и не позволяло переступить эту тонкую черту между «хочу» и «не стоит этого делать». И я скорее интуитивно отпустил, позволил уйти. Потому что сам не ожидал от себя такой реакции на Снежинку.
Твою мать.
Вываливаюсь в коридор и со всего маха влетаю в железобетонное туловище Льва Владимировича, угрюмое лицо которого при виде меня сменяется хищным оскалом.
– На ловца и зверь бежит, как нельзя лучше сейчас подходит эта пословица сюда, – говорит он и приобнимает меня за плечи, подтягивает к себе, – правда, Волков?
Из моего рта не доносится ни звука, я даже приветствие не сказал, что, скорее всего, мужик посчитает оскорблением.
– А ты знаешь, я как раз тебя ищу, – он сжимает мне лапищей плечо, и я морщусь от боли.
– Неожиданно, – бурчу под нос, но этот козлина, безусловно, все слышит.
– Сегодня, мой дорогой друг, – в голосе голая ирония, – у тебя встреча с директором, – подмигивает мне странно, и улыбка с лица подозрительно добрая не сползает.
– Где подвох? – не выдерживаю я.
– Везде, Волков, везде, – он подталкивает меня в направлении кабинета директора, и мне ничего не остается делать, как идти вперед.
– Твою мать! – кружка вырывается из рук отца и с грохотом бьется о пол, осколки разлетаются в разные стороны.
Сжимаю челюсть. Дом. «Милый» когда-то дом превратился для меня в чужие кирпичные стены с такими же чужими людьми, которые, почему-то, очень настойчиво пытаются называться моими родителями. Вот уже два часа отец читает мне лекцию о том, что нужно быть человеком, а не зверем, и что драки – это плохо, и что я теряю свою человеческую сущность, и…
– Пап, я уже понял, что ты хочешь сказать, и повторяю тебе еще раз, этот дебил сам полез драться, – я устало вздохнул.
– У этого дебила, между прочим, есть дядя, – заговорила женщина, что стояла возле окна и смотрела на улицу.
Отец перевел на нее недовольный взгляд.
– Причем не самый последний человек в городе. И тебе… – она повернулась ко мне лицом, и я опустил взгляд, чтобы она не видела, сколько в нем скрыто ненависти по отношению к ней. – И тебе стоило бы сказать спасибо отцу за то, что он смог договориться с ним, а судьбе – за то, что этот самый дядя очень до денег жаден.
Я посмотрел на нее исподлобья, а она стоит и ухмыляется.
– Это же надо додуматься и сломать бедному ребенку нос и челюсть вывихнуть. Теперь точно дней пять в больнице пролежит.
Я хмыкнул на ее слова. Так этому мудаку и надо.
– Ну, что ты лыбишься, Тимофей? – отец делает шаг ко мне. – У нас же был договор. Неужели нельзя сдержать себя в руках? Осталось всего четыре месяца. Четыре! – он выкидывает из кулака четыре пальца и сует мне их в лицо.
Единственное желание, которое сейчас во мне тлеет и с каждой секундой готово вспыхнуть в пламя – это сломать ему эти четыре пальца и послать его прямой дорогой к той тетке, которая стоит за его спиной и злорадно улыбается. Сука.
