Я снова открыл рот, чтобы сказать этому родителю пару ласковых, но тут же его закрыл, слова будто вязкой смолой сковали мне челюсть.
– Так и будешь молчать? – он пододвигает стул ко мне вплотную. – Ты хоть понимаешь, что сейчас творится там, за стенами этой больницы?
Вау, а вот тут мне действительно стало интересно, и я вопросительно поднял бровь, точь-в-точь, как это сделал он пару минут назад.
– Взять бы ремень и отшлепать бы вас всех хорошенько, – отец в сердцах хлопнул себя ладонью по бедру и снова посмотрел на меня. – Но кому-то это уже не поможет. Ты знаешь, что подружек Василисы на днях ожидает суд?
Он смотрит мне в глаза, но я даже и виду не подал, что меня это хоть как-то шокирует, рано или поздно это все равно произошло бы.
– И если бы Эвелина не подсуетилась вовремя, то и Василиса бы тоже сидела с этими девочками на скамье подсудимых.
– Это было бы справедливо, – решил я вставить свои пять копеек.
Кто бы сомневался по поводу Эвелины. Сука, почему такая несправедливость? Хотя я знал, что именно так примерно и будет.
– Соглашусь с тобой только в том, что это все какая-то нелепая история, в которой ты играешь не последнюю роль.
– Пап, я, в принципе, везде и всегда играл не последнюю роль, если что!
Нахрен он начинает нести какую-то чушь? Не понимаю его, но подтекст разгадать не особо трудно: неужели хочет меня сюда приплести?
– Ты знаешь, откуда Василиса взяла кислоту?
– С какого хрена я это должен знать? – я начинаю закипать, от наступающей ярости прокатываются волной мелкие мурашки, покалывая кожу изнутри. – Пап, давай в следующий раз поговорим.
В горле клокочет, и хочется наорать на него, но я понимаю, что нельзя. Волноваться нельзя, ведь там швы и все такое, а то вдруг разойдутся еще.
– Ладно, ладно, успокойся, – капитулирует отец, отодвигает стул чуть дальше и сам отворачивается. – Если честно, я никак не ожидал, что Василиса может выкинуть такое, – он замолк, глядя в сторону монитора, на котором отражались показатели жизнедеятельности моего организма. – И знаешь, если бы не беременность Эвелины, я бы этого с рук ей не спустил, – горячо зашептал он, а у меня кровь к ушам прилила, и лицо загорелось.
– Что?
– То, что она вытворяла… я же не знал, а Эвелина мне этого не рассказывала. Это уже когда Василису принимали в лечебницу, Эвелина расписывала все «заслуги» дочки и выставляла ее как не совсем адекватного ребенка. Когда я услышал про все эти странности, я был в шоке, —минутное молчание. – И то, что из-за ее болезни могли пострадать люди, это недопустимая оплошность со стороны Эвелины – держать психически нездорового ребенка не изолировано от общества. Я крайне разочарован в Эвелине, даже не верится, что она могла так поступить. Просто как они не понимают, что возможно, если бы Василиса во время получила помощь, то вот этого, – он снова кивает мне на спину, – не произошло бы.
– Ну… – а дальше и сказать мне ему было нечего.
Конечно, сейчас легко и просто кидать камни в чужие огороды, но нужно и на свой посмотреть. Хотя что уже смотреть, теперь поздно, назад ничего не вернуть.
– Да уж, вырастила Эвелина дочку, – продолжал сокрушаться отец, а я просто приходил в неописуемый шок от того, что он дальше своего носа ни хрена не видит.
Понятно, что обвинить другого человека во всех невзгодах проще, нежели признать то, что в этом есть и твоя вина. Я хоть и терпеть не могу Эвелину, но и говорить, что только она виновата в том, что Василиса выросла безбашенной и эгоистичной сучкой, не могу, так как глаза-то у меня есть, и я прекрасно помню наше взросление. Да любая выходка Василисе всегда сходила с рук. Кстати, как и мне, что уж скрывать. То ли это из того, что они чувствовали все-таки свою вину в том, что заперли нас в стены интерната и не давали должной родительской любви, то ли заморачиваться не хотели для того, чтобы решать проблемы с воспитанием детей. Им было проще закрыть на наши проделки глаза и все спустить с рук. Оттуда и повелось. И если по началу, это все были безобидные проказы, то с годами они превратились… Ну, собственно, они и превратились в то, что сейчас произошло со мной.
– Пап, если честно, я устал, позови медсестричку, а?
– Да, конечно, – засуетился отец, – сейчас позову. Тебе что, больно?
– Да нет, просто устал. Знаешь, не особо комфортно лежать в подушку лицом, зная, что нет возможности повернуться на спину.
– Терпи, сын, ты у меня вон какой мужик вырос, – он легонько потрепал меня за челку.
– Дык уж потерплю, деваться некуда.
А у самого в голове проносятся все те побои, которые мне пришлось терпеть в интернате, и не могу сказать, где было больнее.
– Я тогда поеду? – спрашивает отец как-то уж очень нерешительно, и меня этот тон немного смущает. Не привык я видеть таким отца.
– Да, конечно, пап, тебе же на работу надо.
– Да, на работу… – на несколько секунд в палате повисает тишина. – Ушел, сын, завтра заскочу к тебе.
– Давай, ага, пап.
«Да иди ты уже, – думаю про себя, – сколько можно мяться стоять? Все равно мои чувства к тебе не изменятся уже».
Дверь с тихим щелчком закрылась, и пространство заполнилось только пиканьем приборов и моим неровным дыханием.
Глава 26
Неделю спустя. После второй операции Тимофея.
Машина остановилась прямо перед входом в детский дом. Боже, как хорошо. Я вдыхаю полной грудью морозный воздух. Наконец-то дома. Я забираю с заднего сиденья небольшую спортивную сумку с вещами и рюкзак.
– Спасибо, дядь Миш, – улыбаюсь водителю.
– Смотри, больше не пугай нас так, Есения.
Мои щеки покрываются румянцем.
– Больше не буду, – бурчу я и захлопываю дверь.
Разворачиваюсь на пятках и прямиком иду в сторону входа в здание. Здесь ничего не изменилось. Ну, кроме черной полосы земли, которая ровной чертой пролегла через все пространство двора, заканчиваясь под самыми стенами котельной.
Мне почему-то казалось, что после произошедшего весь мир должен перевернуться с ног на голову, но… мне так просто казалось. На самом деле ничего особенного не произошло, потому что первую неделю после того, как Василиса облила кислотой Тимофея, я провалялась под капельницами на больничной койке из-за гребаного криза, который меня и подкосил в коридоре интерната. Мне тогда казалось, что я не выживу, но это мнение было ошибочно, оказалось, что я еще та живучая дивчина, которую не так-то просто сломить. Первые дни после того, как я пришла в себя, и сердечко снова начало биться ровно, я уже собралась покинуть больничные стены, но не тут-то было. Меня, конечно же, не то, что никто не отпустил, а еще и пригрозили, что если попытаюсь сбежать, привяжут меня к кровати, и я в принудительном порядке все равно пройду лечение. А спустя несколько часов позвонила сама директриса и сказала, чтобы я усадила свою попу на панцирную кровать и не дергалась. И вот именно после ее слов мне почудилось тогда, что за стенами больнички происходит что-то страшное и разрушительное, такое происшествие должно занять первые места в новостных летах, но на деле…
