На деле, как выяснилось потом, сор из хаты не выносился. Я слышала, а точнее, мне девочки рассказали, что Василису чуть ли не из интерната сразу забрали в психушку. Сначала Ритку и Свету пытались приобщить к этому делу, и даже суд был назначен, но… Лаборантка, работавшая в интернате и не уследившая за тем, что реагент серной кислоты оказался доступен подростку, оказалась на скамье подсудимых вместо истинных виновниц. А тот факт, что эти самые подростки выкрали ее, никого не волновало, нужно было свалить вину на кого-то, и этой бедной женщине не повезло. Василису отправили на принудительное лечение в психиатрическую лечебницу. Но там вообще темный лес. Не знаю, насколько отец Тимофея и сам Тимофей с этим согласны, но со стороны выглядит все это очень странно.
Как только я получила доступ к телефону, сразу позвонила ему, но, как и стоило ожидать, абонент оказался не абонентом. Телефон был отключен.
Я вся измаялась за те дни, пока ждала ответа на свои звонки, в сердце забралось неприятное ощущения дежавю, как будто я иду по второму кругу в своих действиях. Вот только есть, конечно же, разница: сейчас мое сердце как будто выскакивает из груди от переживания и тревоги за Тимофея, и эти чувства с каждым днем становятся все невыносимее, накапливаются, и кажется, что вот-вот ребра треснут, и сердце разорвет пополам.
Девчонкам звонила каждый день, но толку от этого было мало, так как развернувшаяся суматоха вокруг этой истории в самом интернате отняла все внимание на себя, и все только и говорили про то, как несправедливо обошлись с бедной лаборанткой. А ситуация с Тимофеем только слухами и сплетнями обрастала, в которые верить мне совсем не хотелось.
Я даже сейчас в мелких подробностях помню, как ко мне в палату заявился мужчина. Я тогда как раз после процедур пришла и ждала врачебного обхода. В дверь пару раз стукнули, и я, не успев ничего сказать, так и сидела с открытым ртом, глядя на повзрослевшую копию Тимофея.
– Мне бы хотелось знать, Есения, как так получилось, что мой сын оказался на больничной койке из-за вас?
Ни здрасьте, ни до свидания, прямо сходу вопрос в лоб и взгляд, холодный, как арктическое море.
У меня внутри как будто тайфун ледяной пронесся, замораживая кожу изнутри. Язык прилип к небу, и во рту мгновенно стало сухо от того, что сказать этому мужчине мне нечего, потому что сама толком ничего не знаю.
– Простите…
Мамочка родная, мне все-таки удалось проблеять хотя бы одно слово.
– За что? – стальной тон резанул по ушам.
– А вы кто?
Я уже давно заметила, что в стрессовых ситуациях начинаю тупить, и кстати, это неоднократно меня спасало. Но вот взгляд этого мужчины говорил о том, что сейчас не прокатит.
– Я же тебе сказал, Есения, кто я, – улыбается он, и теперь мне понятно, чью улыбку унаследовал Тимофей. – А, да, вот это тебе, – он протягивает крафт-пакет, на внутренней глянцевой стороне которого видны оранжевые отблески.
– Спасибо, – забираю презент.
Отказываться было бы глупо, да и стоило предположить, что не придет ко мне никто в больницу и не принесет вкусностей.
– Так что, поговорим?
Он без приглашения присаживается на стул, и я ощущаю себя под его давлением маленьким бездомным котенком, которого хочет сожрать здоровенный лабрадор. Скромно киваю и отодвигаюсь на край кровати, глаза не поднимаю, смотрю в пол.
– Поговорим.
***
Дохожу до тяжелых дверей и с силой толкаю. Изнутри тут же повеяло теплом. Дом, родной дом, как же я скучала. В детдоме тихо, что очень необычно для этого часа. Возможно, какое-то собрание идет, или приехал театр, и все сейчас в актовом зале.
Я прохожу по длинному коридору и направляюсь в женское крыло. Хочется быстрее попасть в комнату. Оказывается, так соскучилась по родным стенам.
Чем ближе я подходила к заветной двери, тем сильнее билось сердце. Хотя нет, оно не билось, оно, как угорелое, металось внутри, колотясь о ребра, будто сумасшедшее. Сумка неожиданно стала настолько тяжелой, что хотелось бросить ее посередине коридора, а рюкзак заметно придавливал своим весом к земле. Волнение захлестывало разум. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Я немного постояла на пороге, прежде чем надавить на дверную ручку. Щелк. Но дверь оказалась закрытой. В замешательстве смотрю на дверь, а потом меня как будто осеняет.
Ну, конечно, закрыта. Хах! И в этом нет ничего странного.
Лезу в карман рюкзака, выуживаю ключ со дна и открываю дверь. Идеальная чистота бросается в глаза с порога, и я в непонимании оглядываю комнату. Здесь явно что-то не так. Но что? Не помню, чтобы Вера поддерживала такой порядок в комнате. Мы хоть и не слыли с ней грязнулями, но и чистюлями до мозга костей никогда не были, а сейчас я вижу кругом стерильную чистоту.
Прохожу вглубь помещения и оставляю сумку возле шкафа. Раскрываю створки и застываю на месте. Пусто. По телу волной прокатилась мелкая дрожь и притупляющий восприятие действительности страх.
Ушла. Уехала, черт, она просто сбежала. Захлопываю дверки шкафа обратно и черепашьими шагами иду к кровати. Панцирная сетка впивается в мое тело, когда я со всего размаха бухаюсь на кровать. Я в шоке от этого поступка. И теперь даже не могу представить, что буду делать? Я вернулась домой, но без Верки и без прежней жизни мне как-то совсем стало неуютно и пусто здесь. В груди заныло от тоски по прошлой жизни. Слезы безысходности навернулись на глаза, но я зло смахнула их, уткнувшись в подушку лицом, вытерла их насухо. Я больше не буду плакать из-за тех людей, которые меня не ценят.
В рюкзаке завибрировал телефон. Я нехотя поднялась с места и, поковырявшись в недрах, выудила трезвонящую трубку.
– Хмы, – неконтролируемая улыбка растянула губы, и я тут же нажала на зеленую трубку, приняла вызов.
– Здравствуй, Есения, тебя выписали, – не вопросом, а констатацией факта пророкотал голос мужчины в динамике.
– Здрасьте, Николай Николаевич, да, выписали…
Я краснею сильнее, чем вареный рак, даже кончики ушей горят от переживания. Я почему-то, когда увидела номер Тимофея, думала, что он и звонит, а это оказался его отец.
– Ясно. Почему не позвонила? Я же оставил тебе визитку.
– Извините, я нечаянно потеряла ее.
Ложь, визитка у меня запрятана в самый дальний карман.
– Понятно.
– Как Тимофей? Вы ему телефон отдадите?
Черт, черт, что опять за неконтролируемый словесный поток? Просто заткнись, Яся…
Закатываю глаза и прикусываю внутреннюю сторону губы.
– Да… – молчание, – скорее всего, да, отдам. Ему сделали на прошлой неделе еще одну операцию, и он ее неплохо перенес. Я подумал, что ты захочешь его навестить.
– Кончено, захочу! Ой, хочу! Ой, простите…
Мой голос задрожал, а сердце затрепыхалось, и мне уже было все равно, какие слова вылетаю из моего рта. Главное, чтобы он не передумал. Встреча с Тимофеем замаячила на горизонте, словно восходящее солнце после долгой темной ночи.
