– И я буду тебе очень признателен и благодарен, если ты не будешь отговаривать Тимофея от поездки, а совсем в идеале – наоборот, подтолкнешь его к тому, чтобы он не противился и сам поехал.
Ага, вот он – подвох. Но почему Тимофей должен противиться? Может, я чего-то не знаю?
– А он что, отказывается ехать? – глянула я бегло на мужчину и тут же отвела взгляд.
– Я ему еще не говорил, что он будет участвовать в проекте, но он в принципе не хочет уезжать.
Мужчина сделал паузу, и я ясно ощутила, что он смотрит на меня, подняла взгляд.
– Без тебя, – закончил он, глядя мне в глаза.
– Без меня?
Я прикусила губу. Черт, я это сказала в слух? Блин блинский, мне точно нужно подрезать кончик языка, чтобы я наконец-то научилась следить за тем, что говорю.
– Да, без тебя, – сказал мужчина и резко поднялся с кресла, стряхнул с брючин невидимые пылинки и, расправив плечи, встал от меня в нескольких шагах. Чуть приподнял рукав пиджака, оголяя запястье, посмотрел на часы.
– Пойдем, процедуры закончились.
Он подал мне руку, но я отчего-то проигнорировала его жест и, не обращая на протянутую руку внимания, встала сама по стойке смирно перед ним.
– Хорошо, самостоятельная, значит? – удивленно приподнял он бровь и, повернувшись ко мне спиной, пошел к лифту, я – за ним.
А в голове мысли мечутся лихорадочно, одна нелепей другой. Я на самом деле не хочу оставаться здесь одна, не хочу, чтобы уезжал Тимофей. Конечно же, я эгоистичная самолюбка, но черт, по-другому теперь, наверное, и не смогу после того, как Николай Николаевич сказал очень важные для меня слова. «Не хочет ехать без тебя». Я перекатываю их у себя на языке, и они, словно шоколадные шарики, оставляют блаженное послевкусие. Сердце при этом ведет себя неблагоразумно. Трепещет в груди, отдавая позитивные импульсы в разум, а он в свою очередь заставляет мои губы растягиваться в довольной улыбке, которую мне приходится прятать в спущенный на кисть рукав.
– Я надеюсь на твое благоразумие, Есения, – уже выходя из лифта, напутствовал меня отец Тимофея, а я только и могла, что кивать и отворачивать от него лицо, чтобы скрыть улыбку на губах.
– Николай Николаевич, – раздался бодренький голос нам в спины, и мы с отцом Тимофея одновременно повернули головы, – доброго дня.
Взрослый мужчина, по-видимому, врач, так как на нем белый халат, подходит к нам и протягивает руку для приветствия.
– Доброго дня, – отвечает Николай Николаевич, а сам украдкой на меня взгляд бросает.
«Я все вижу», – хотелось сказать ему.
– Первые посетители? – кивнул врач на меня.
– Да, девушка Тимофея, – ответил мужчина.
Врач внимательнее на меня посмотрел, а потом по-доброму заулыбался.
– О, так это же прекрасно, что у вашего мальчика есть такая замечательная подружка. Ну, что ж, пусть она тогда пройдет к нему, а мы с вами обсудим некоторые нюансы предстоящей поездки.
Упс. Значит, все уже спланированно, и в любом случае Тимофею придется ехать.
– Мария Сергеевна, – врач жестом подзывает к нам медсестру, – проводите девочку в палату к Волкову, только про халатик не забудьте, пожалуйста.
Снисходительная улыбка появляется на его губах, и он, подхватив Николая Николаевича под руку, повел его по коридору, скорее всего, в сторону ординаторской.
– Есения, помни, о чем мы с тобой говорили, – слышу его слова перед тем, как развернуться за Марией Сергеевной.
– Помню, помню, – бурчу под нос, – уж такое точно не забудешь.
Глава 28
– Волков, к тебе…
Я тут же расправил спину. Черт, сейчас будет вопить.
– Мария, сразу хочу прервать твои истерики, я только встал и ходить не собирался, – я не поворачиваюсь к вошедшей медсестре, тупо сижу прямо и пялюсь в окно.
Уже второй день я могу самостоятельно вставать и передвигаться, потому как повязки немного ослабили, и теперь они не вдавливаются в кожу, словно стальные жгуты, я даже дышать могу полной грудью.
– Волков Тимофей, к тебе посетители.
От ее слов меня будто жаром окатило.
– И активно двигаться тебе пока нельзя, – в ее голосе скользит насмешка, от которой во мне тут же вспыхивает злость.
– Ага, как скажешь, – я медленно встаю с кровати и, стараясь как можно меньше делать лишних движений, поворачиваюсь к двери.
Уже когда дверь закрывалась, я увидел спину медсестры. Какая молодец, свалила вовремя. А потом перевожу взгляд на Снежинку. Мне совсем не хотелось смотреть на нее. Боялся увидеть то, что вижу. Яся смотрела на меня округленными от шока глазами. Видимо, не ожидала узреть такое.
Нет, это выше моих сил. Я ухмыляюсь и отвожу взгляд. Медленно поворачиваюсь и отхожу к окну.
– Привет, Снежинка.
Черт, я совсем не так представлял нашу встречу после такого долгого расставания, на душе сразу сделалось пусто и одиноко. – Зачем пришла?
Твою мать, зачем говорю таким тоном, как будто хочу обидеть, прогнать ее? Но управлять своими эмоциями трудно. Еще всплыли слова отца в памяти о том, что я навряд ли буду нужен ей с обезображенным телом. Черт. Так хочется покурить, ну, или как минимум врезать по чему-то твердому, но сейчас нельзя, к сожалению, а то вдруг кожа разойдется. Сарказм к самому себе и к ситуации в целом затопляет меня внутри с головой.
– Привет, – прямо за спиной раздается голос девушки, и я дергаюсь от неожиданности.
– Черт, – вырывается.
– Да нет, всего лишь я, – спокойно отвечает Снежинка. – Как ты тут?
Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к ней, а она, усевшись на край кровати, болтает ногами, и на лице совсем другие эмоции.
– Без меня…
Я бы рот открыл от удивления, но он у меня был перебинтован под подбородком.
– Как и ты без меня, – ухмылка трогает уголки губ, и я, не прерывая зрительного контакта, делаю шаг к ней и чуть склоняю спину в пояснице, при этом стараюсь удержать все то, что выше, в полном покое, иначе – боль.
Снежинка как сидела, так и осталась сидеть, даже ни один нерв на лице не дернулся.
– Я скучала, – шепнула она, и в уголках глаз на ресницах задрожали слезинки.
У меня внутри все оборвалось. Черт, я столько раз прокручивал в голове нашу встречу. Столько разных речей готовил и даже представлял себе, как Яся рыдает, когда мы встречаемся, но представлять – это одно, а на самом деле – это другое. Еще много разных чувств, смешавшихся в один торнадо, разрывали все изнутри, но даже не это самое сложное было, а то, что я и обнять-то ее не могу и прижать к себе не могу. Твою мать, мне кажется, если бы я умел плакать, то сейчас точно бы разревелся, как девчонка, от той доброты, которая исходила от Снежинки. Ее глаза говорили о многом, и мне хотелось утонуть в них, захлебнуться этой чистотой и нежностью, забыв все то дерьмо, что произошло с нами.
