Они просидели так до утра. Байя сидела не шелохнувшись, с открытыми глазами. Чурову тоже спать не хотелось. Его потряхивало. Он всё ещё не мог избавиться от обретённой наблюдательности: реального зрения, видения подробностей и целого, которое воплотилось в жизнь помимо его воли, включилось само и теперь не могло выключиться. Об этом профессор забыл предупредить. А так как наблюдать здесь, в тишине бетонного коридорчика, было нечего, кроме Байи, то на неё Чуров и смотрел всю ночь.
Утром, в половину девятого, им сказали, что состояние удалось стабилизировать. Чуров спросил, может ли мать быть с ней или хотя бы навещать, но Байе отказали, так как у неё не было документов.
– Документы нужно оформить, – сказала врач. – В роддоме она наверняка со слов записана. Вы ей кто?
Чуров смешался.
– Мы можем помочь, всё подробно распишем. Скажите ей.
Байя его не слушала. Она монотонно сказала, глядя вперёд, в пространство:
– У меня отберут её.
– Подождите здесь, недолго, – попросил Чуров, – я сейчас вернусь. Куплю нам поесть и приду.
Сегодня у него были лекции, а институт – совсем рядом, в двух шагах. Чуров никогда ничего не пропускал, но сейчас у него и мыслей о лекциях не было. Он прикидывал, где ближайший супермаркет, что он купит для себя и для Байи, что будет делать дальше.
Чуров вышел в дождливый, ветреный и тёмный двор, где голые тополя скребли ветками небо и окна больничных корпусов светились все до единого, но не пошёл к воротам, а встал у облупившейся стены хозблока, за ржавой машиной со сдутыми шинами. Голова у Чурова кружилась, его тошнило от голода, бессонной ночи и от чувств. Ему всё время казалось, что он как будто идёт от Байи к Байе, одной говорит «до свидания», а другой «привет», но и ноги не идут, и в глазах темнеет. Воздух зацветал и выцветал с каждым ударом сердца Чурова.
Прошло не больше десяти минут, и он увидел Байю. Она сбежала по ступенькам, запахнула плащик и рванула через двор быстрым шагом, едва не сбиваясь на бег.
Чуров выждал и последовал за ней, сохраняя дистанцию. Терять Байю из вида было нельзя.
Она дошла до конца забора, повернула направо, потом снова направо. Чуров спешил за ней. Шагов за сто до проспекта Медиков, у Института гриппа, Байя замедлила шаг. Чуров нагнал её в четыре прыжка, пошёл рядом. Хватать её за руку, трогать, держать было ни в коем случае нельзя. Только словами, а то будешь как все прочие.
– Секунду, – сказал Чуров. – Послушай. Хочешь – уходи, но сначала напиши на Вику отказ в мою пользу. Так можно. Я оформлю документы. Это называется предварительная опека. Сосед может, друг, кто угодно. Потом могу постоянную. Или как захочешь. Если не напишешь ничего, её отправят после больницы в дом ребёнка. Я всё равно заберу, но это долго. А там очень плохо. Она одна там лежать будет. Два памперса в день. На руки редко берут, нянечек не хватает. А потом удочерят, отдадут, ты и не узнаешь – куда. Давай сразу на меня опеку, это лучше. Хоть приходить сможешь. Если захочешь. А нет, так хоть будешь знать, где она. Просто сделай это, как я тебя прошу, и я отстану от тебя.
Чуров говорил так, а сам чувствовал, что его слёзы очень близко. Байя плакать и не думала: стояла как мёртвая, моргая глазами, запрокинув широкое бледное лицо.
* * *
Нет, он не стал видеть всё или видеть насквозь, но теперь он видел, чего именно он не видит. И в этом не было никакого волшебства – наоборот, Чуров получил доступ к настоящей реальности. Все выколотые точки, все слепые пятна, которых он раньше не замечал, обуглились по краям и смотрелись выжженными дырками в поле зрения. Всё вокруг зудело и мерцало, всё взывало к его интуиции. Чурову казалось, что весь мир стал одним большим пазлом, гигантским диагнозом, утраченные детали которого мозг стремился дорисовать.
Потом напряжённость переживания ослабла, но память о нём осталась. Чурову как будто и правда прожгло дырку в нужном месте. В критические моменты наблюдательность проявлялась снова. С годами Чуров научился включать её сам по желанию, настраивать, она уже не так владела им, как он – ею.
Через полтора года их знакомства Байя полюбила Чурова и захотела жить с ним вместе. Вика стала их общей дочкой. Байя никогда не вернулась туда, откуда сбежала к сестре. И часто, глядя на то, как Вика едет на велике, на её штаны с карманами, Чуров припоминал тот вечер и как будто опять не мог себе поверить.
9. Слепое пятно
Однажды Аги поняла, что её правый глаз окончательно перестал видеть. У него давно были большие проблемы, и вот наконец он внезапно выключился и больше не включился. Вчера ещё были видны контуры предметов, а сегодня Аги прикрывала ладошкой левый глаз, пыталась смотреть правым на солнце, – и не видела даже света. Она не могла привыкнуть. Казалось, всё стало плоским.
Примерно в те дни её навестил бывший однокурсник Чурбанов. Когда-то они жили вместе, теперь дружили. В разговоре с ним Аги описала свои ощущения так:
– Похоже, как будто я что-то очень важное пропускаю. Самое главное. Как будто было поле зрения, а там теперь ничего нет. Как будто чешется. Не глаз чешется, а вот тот кусочек справа, которого нет. Иногда, например, как будто там движется что-то или мелькает… ну, я знаю, что не могу это увидеть, а мозг ищет какие-то значки, за что ухватиться, – а не за что, там пусто. И мне всё время кажется, как будто я всё время что-то пропускаю, как будто вырезали кусок интуиции, я не могу больше «предвидеть».
– Интуиции? – переспросил Чурбанов.
– Может, это потому, что объёмное зрение нужно. Я теперь не могу по намёкам догадываться, мне теперь надо видеть только точно. Как будто мозг отказывается додумывать, не подсказывает мне ничего. Я чувствую себя тупой. Чувствую, что отупела. Всё такое плоское. Как будто ничего нет, кроме поверхности. Вот это очень сложно, к этому очень сложно привыкнуть.
Чурбанов плотно зажмурил один глаз.
– Ну да, – сказал он задумчиво. – Трудно, ещё бы.
(Глядя на его щетину, Аги подумала, что Чурбанов с одним глазом выглядит как пират, и вспомнила почему-то картины из соломы, которые создавала подруга её бабушки. Она обладала только периферическим зрением, а «главное» ей не давали видеть плотные центральные скотомы. Чтобы хоть что-то рассмотреть, бабушкина подруга дёргала шеей и вращала головой как только могла. И вот эта-то слепая бабушка в свободное время создавала картины из соломы. Котика с усиками, и церковь с колокольней, и – вот почему Аги всё это вспомнила – пиратский корабль в бурю, а на небе луна в тучах, похожая на разбитое яйцо.)
Чурбанов разлепил глаз и потёр оба пальцами.
– Интересно, а ведь наверняка бывают совсем слепые художники, – сказала Аги. – Или почти слепые. Вот как они видят?
