– Иван Александрович, вы зачем на три дежурства подряд поменялись?! Я всё понимаю, но девочку уже не вернуть, а у вас новорождённая дочка, шли бы вы домой, к чему это ненужное геройство.
Чуров глянул на неё и сказал:
– Почему только на три дня, Елена Захаровна? Я две недели здесь просижу. Только ничего не спрашивайте. Хотите вылечить всех, кто с пороками сердца неоперируемыми, ревмокардиты те же, запущенные артриты, артрогрипозы… Хотите быстрое и полное выздоровление, тащите всех сюда, только ничего не спрашивайте.
Елена Захаровна посмотрела в угол.
– Ну, я так и думала. Помогу вам.
– Спасибо, – сказал Чуров, тоже не глядя на неё.
– Товарищ-то ваш здесь?
– Минут через десять будет.
– Как придёт, так начнём. Шестую освобожу, где места больше, – она повернулась к двери.
– Елена Захаровна, – позвал Чуров, – а вы вот говорите, что нам поможете… а вы… м-м… потом, ну, после всего, сможете тоже помочь, когда нужно будет уже… ну, вот, м-м-м… завязывать? Не боитесь?
– Конечно, – озабоченно глядя в пол, кивнула Елена Захаровна. – Конечно, Иван Александрович. Можете на меня рассчитывать.
– Спасибо, – ещё раз повторил Чуров. – Хорошо.
(—…И о погоде, – доложил телевизор. – Весь мир не без опасений следит за тем, что происходит сейчас с тёплым морским течением в Атлантическом океане, которое мы привыкли называть Гольфстримом. По причине продолжающейся погодной аномалии, факторы которой до сих пор не разгаданы… продолжается замерзание, и льды блокируют… температуры в прибрежных зонах уже сейчас достигли своих исторических минимумов. Над Атлантикой формируется беспрецедентный… и мы пока не имеем представления…)
Чуров заглянул в чашку. Там плавал и бился жёлтый полумесяц – не лимон, а отблеск лампы. Чуров рассеянно отхлебнул. Как там мама, подумал он. Волнуется?
– Иван Саныч! Можете рентген посмотреть? – позвали из коридора.
Чуров отставил чай и пошёл смотреть рентген.
* * *
Чурбанов толкнул вертушку и вошёл во двор. Он впервые увидел всё, чего Чуров в повседневности уже не замечал. Справа – желтоватая двухэтажка с огромными окнами и высоким крыльцом: главный корпус. Впереди шесть этажей, с карниза свисают огромные сосульки, вмах застывшие, когда грянул мороз. Двор больницы был заметён, дорожка к крыльцу – чисто выскребена. Фонтан, ограда палисадника, поребрики – ещё с лета раскрашены розовым, жёлтым и голубым. Обычно во дворе гуляли, но не сегодня.
Чурбанов огляделся, выпрямился, пошёл вперёд через двор и увидел Чурова. Тот стоял на крыльце в зелёных штанах и мешковатом белом халате с большой улиткой на животе.
Чуров впустил Чурбанова в предбанник. Столб морозного пара ворвался с ними.
– Привет, чувак, – сказал Чурбанов.
– Привет, – пробормотал Чуров. – Пошли. Счас найдём, куда тебя засунуть.
– Давай только гуманно, – сказал Чурбанов. – Хочу последние денёчки провести в относительном комфорте. Буду веселить детей и мамаш анекдотами, а пока они спят – глушить медицинский спирт. Карты вот захватил… Имею право?
– М-м, – сказал Чуров.
* * *
Байя с младенцем лежала в кровати, в темноте. Девочка сосала её грудь, и в такт её сосанию сквозь завывание ветра было едва слышно, как на той стороне канала тестомешалка на хлебозаводе толчками вымешивала густую массу. Бух, бух, шмяк; через три сосания на четвёртое младенец проглатывал молоко. Ветер взял верхнюю ноту, свистнул в дымоходе, и тестомешалка остановилась. Одновременно погасла и призрачно-масляная полоска на потолке – вырубили свет во всех домах. Байя подхватила младшую и вышла из комнаты. В квартире было темно. Вика сказала, что свет отключили, и Байя подтвердила, глядя в окно, что отключили его во всём районе.
Стекла всё сильнее звенели и тряслись, град стучал по подоконнику, что-то угрюмо гудело над крышами, но что именно, не было видно за тучами. Байя попыталась набрать Чурова, но сеть уже пропала.
Дочка Валентины Авдеевны в это время стояла на лестнице. Вода была внизу, а наверху молча столпились жители подъезда. Здесь никто не орал, паники не было, даже дети стояли молча. Люди держали свечки и фонарики. На облупленном потолке колебались тени. Она стояла, прижимая сумочку к боку. В сумочке были открытки. Сняла их со стены: поздравления, пожелания, глобусы, материки, пёстрые подписи, шутки о географии. «Географии учитель – наш живой путеводитель». «Просим вас от души – продолжайте урок!» «Если вы заблудились в лесу…» «А Колумб ни в чём не виноват». Нарисованный мелом материк, а на нём вместо городов-миллионников – красные сердечки.
Сильный хлопок внизу: вышибло окно. Снизу поднялась ледяная волна, пока – только воздуха, но свечи задуло сразу. Осталось два фонарика – почти темнота. Вой и грохот стали ближе, громче. Кто-то заплакал, кто-то заговорил. Она поднялась на несколько ступенек выше, сжимая в руке открытку, которую больше не могла разглядеть.
В больнице свет продолжал гореть ещё несколько часов, и в холле четвёртого этажа, где сгрудились пациенты и врачи, было хоть и тесно, но не темно. Работали все приборы, кроме тех, что в реанимации, которая находилась на первом, что всегда было очень удобно, а в ту ночь вдруг стало по известным причинам неудобно. Аги рассказывала Фёдору, куда они поедут будущим летом.
– В этом селе, – говорила Аги, – все живут ради искусства. Там все – художники. И у всех татуировки. Каждый делает татуировку другому.
– Такую, как сам хочет, или такую, как хочет тот, кому делают?
– По-разному, то так, то эдак. Ты бы как хотел?
– Я бы хотел, чтобы как художник хочет. Потому что у меня нет фантазии.
Аги хотела было возразить, что у Фёдора очень даже есть фантазия, что он и сам может быть художником, но вовремя сообразила, что не стоит внушать ребёнку веру в себя, когда время так близко. Вместо этого Аги поспешила сообщить ему, что в августе жители деревни художников выкладывают целые картины из яблок, слив и груш, создают портреты из кабачков и свёклы (тут Аги снова едва удержалась от дидактического направления «а какие овощи ты знаешь» – Фёдор был не силён в агропромышленности).
Она говорила:
– Ну, граффити, которые я делаю, ты видел, но это в городе, а там поля, и там можно целые огромные круги и квадраты на земле создавать, высевая разные растения, так что только с самолёта можно разглядеть. Ну и конечно, дома и колодцы в этой деревне все раскрашены в такие цвета, что тебе и не снилось, а из капусты складывают пирамиды и строят башни.
Торопясь, Аги выкладывала Фёдору всё новые подробности, под плач детей в холле, вой и рёв снаружи, который усиливался, и не считая секунд и минут, которые пока продолжали идти вперёд.
