Джессика почувствовала, что может говорить, и сказала:
– Отпусти меня, Гурни.
Она не использовала Голос, не играла на слабости Гурни – но рука его упала. Джессика подошла к Паулю и стала рядом, не прикасаясь к нему.
– Пауль, – сказала она, – жизнь знает и иные потрясения. Так, я сейчас вдруг поняла, как жестоко я использовала тебя, пытаясь управлять тобой, согнуть тебя, и все это ради того, чтобы направить тебя по тому пути, который я сама выбрала для тебя… пути, который я должна была выбрать, потому что так уж меня учили… если это хоть как-то меня оправдывает. – Она проглотила комок в горле, заглянула сыну в глаза. – Пауль… я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня. Нет, не так… Обещай мне – ты сам должен выбрать путь своего счастья. Твоя женщина из Пустыни… женись на ней, если хочешь. И не дай никому и ничему помешать тебе. Но главное – сам выбирай свой путь. Я…
Она замолчала, услыхав за спиной невнятное бормотание.
Гурни!
Увидев, что Пауль смотрит через ее плечо, повернулась и Джессика.
Гурни стоял все там же, он только нож убрал в ножны, да еще распахнул на груди бурнус, открыв серую, лоснящуюся ткань дистикомба стандартного выпуска – контрабандисты покупали эту модель во фрименских сиетчах.
– Вонзи свой нож в мое сердце! – еле выговорил он. – Рази, прошу – и покончим с этим! Я покрыл позором свое имя! Я предал своего герцога! О, лучше…
– Да замолчи ты, – сказал Пауль.
Гурни уставился на него.
– А теперь застегнись и кончай валять дурака, – проворчал Пауль. – На сегодня я уже, кажется, сыт глупостями по горло.
– Убей меня, говорю я! – взвыл Гурни в неистовстве.
– Тьфу… – вздохнул Пауль. – Я-то думал, хоть ты меня лучше знаешь. Да что вы меня все – идиотом считаете?! И почему я должен повторять эту комедию с каждым человеком, который мне нужен?!
Гурни перевел взгляд на Джессику и жалким, безнадежным и умоляющим голосом – так не похоже на старину Гурни! – попросил:
– Ну тогда вы, миледи… пожалуйста… вы меня убейте.
Джессика подошла к нему, положила руки ему на плечи.
– Гурни, отчего ты настаиваешь, чтобы Атрейдесы убивали тех, кого любят?
Она мягко вытянула из пальцев Халлека края бурнуса и застегнула их.
Гурни, совершенно сломленный, выдавил:
– Но… я… я же…
– Ну да. Ты думал, что делаешь это ради Лето, – сказала Джессика – и за это я могу лишь восхвалить тебя…
– Госпожа моя!.. – простонал Гурни и, уронив голову, зажмурил глаза, пытаясь сдержать вскипающие слезы.
– Давай будем считать все случившееся небольшим непониманием между старыми друзьями, – сказала Джессика, и Пауль услышал в ее голосе успокаивающие, утешающие нотки. – Ну все-все, теперь все уже позади, и мы можем только радоваться, что больше такое непонимание между нами не повторится.
Гурни открыл блестящие, мокрые глаза и преданно посмотрел на нее.
– Гурни Халлек, которого я запомнила, был искуснейшим мастером клинка и струн, – продолжала Джессика. – Он был лучшим исполнителем на балисете, которого я знала и которым восхищалась. Может быть, этот Гурни Халлек помнит, как любила я слушать, когда он пел для меня?.. Ты сохранил свой балисет, Гурни?
– У-у меня теперь новый, – пробормотал Гурни. – Он с Чусука – чудесный инструмент, звучит, как подлинный Варота, правда, подписи на нем нет. Я склонен полагать, что это работа одного из учеников Вароты, который… – Он умолк. – Но что это я, миледи! Что я могу сказать?! Вот мы болтаем о…
– Вовсе не болтаем, Гурни, – возразил Пауль, подошел к матери и встал, глядя в лицо Гурни. – Это не болтовня, а то, что приносит радость друзьям. И я прошу тебя – сыграй нам. Планы битвы могут и подождать немного. Все равно до завтра мы не выступим.
– Я… я сейчас принесу балисет, – заторопился Гурни. – Он там, в коридоре. – Он выскочил в коридор, только занавески взметнулись.
Пауль коснулся руки матери, ощутил, как она дрожит.
– Уже все, мама, – сказал он.
Она, не поворачивая головы, искоса взглянула на него:
– Все?..
– Ну да. Гурни…
– Гурни?.. Ах… да. – Она опустила глаза.
С шорохом разошлись занавеси – вернулся Гурни с балисетом. Не глядя в глаза Паулю и Джессике, он принялся настраивать инструмент. Драпировки глушили эхо, и балисет звучал негромко и задушевно, даже интимно.
Пауль усадил мать на подушки, она откинулась на толстые драпировки. Его внезапно поразило, что она выглядит сильно состарившейся – Пустыня превратила ее кожу в пергамент, проложила морщины в уголках залитых синевой глаз.
Как она устала, подумал он. Мы должны как-то облегчить ее ношу.
Гурни взял аккорд…
Пауль глянул на него:
– Извини, Гурни, мне надо кое-что срочно сделать. Подожди здесь…
Гурни кивнул. Он был уже где-то далеко, может быть, под ласковым небом Каладана, а на горизонте кучерявились тучки, обещая дождь…
Пауль заставил себя повернуться, вышел в боковой проход, отбросив тяжелые занавеси. За его спиной Гурни начал мелодию, и Пауль помедлил немного, слушая приглушенную песню.
Сады вокруг, виноградники,
Гурии полногрудые,
И до края чаша полна…
Почему же твержу я о битвах,
О горах, истершихся в пыль?
Предо мною распахнуто небо
И богатства свои рассыпает:
Собери лишь! – но что же
Мысли мои – о засаде
И о яде в чаше литой?
Что же годы меня одолели?
Манят руки любви
И сулят красоту нагую,
Мне сулят наслаждения рая –
Что же я вспоминаю раны,
Что грехи беспокоят былые,
Отчего мой сон так тревожен?..
Из-за угла появился курьер-федайкин. Его капюшон был отброшен за плечи, а завязки дистикомба свободно болтались на шее – значит, он только что из Пустыни.
Пауль жестом остановил его, отошел от входа в комнату и подошел к вестнику.
Тот поклонился, сложив перед собой руки – так обычно приветствовали Преподобную Мать или сайядину, исполняющую обряды.
– Муад'Диб, вожди уже начали прибывать на Сбор, – проговорил он.
– Так скоро?
– Это те, за которыми Стилгар послал раньше – когда думали, что…
– Ясно. – Пауль оглянулся туда, откуда раздавались звуки балисета. Старая песня, которую так любила мать, странное сочетание радостной мелодии и печальных слов. – Стилгар скоро подойдет сюда вместе со всеми остальным. Покажешь им, где их ожидает мать.
