– И после школы продолжили общение? – уточнил майор. Цуман кивнул, и шляпа слетела с узкой головы, обнажив жидкие черные волосы.
– Ну, допустим. А разве это запрещено?
– Это странно. – Геннадий взял фотографию двумя пальцами и снова бросил на стол. – Социальное положение у вас, извините, слишком разное. Вы уважаемый человек, золотых дел мастер, известный если не всей Одессе, то ее половине уж точно. А он – преступник, не раз сидевший в тюрьме.
Ювелир мило улыбнулся, показав великолепный оскал золотых коронок.
– Вы, наверное, нездешний? – поинтересовался он и театрально вытянул вперед худые руки. – Да-да, не спорьте, потому что коренной одессит никогда не задал бы мне такой вопрос. – Он пригладил волосы. – Видите ли, Одесса – это, в какой-то степени, коммунальная квартира. Здесь нет патрициев и плебеев, здесь все равны. Если судьба свела меня с человеком, который в жизни оступился, я ни в коем случае не оттолкну его.
– Действительно, отталкивать человека, желающего исправиться, глупо, – подтвердил Беспальцев. – Но к Фисуну это не имеет никакого отношения. Думаю, он не собирался вставать на путь истинный, и отношения между вами были совсем другого рода.
Ювелир закинул ногу на ногу.
– Интересно, интересно, – усмехнулся он. – Какие такие отношения?
– Взаимовыгодные, – ответил Геннадий. – Но не буду уточнять, потому что хочу дать вам шанс. Думаю, дальше вы нам сами все расскажете.
Цуман развел руками:
– Но… Честное слово, не понимаю о чем.
– Хорошо. – Геннадий кинул перед ним другие фотографии. На одной – скрюченное тело Гольдберга, на другой – бледное лицо Будченко.
– А этих людей вы знали?
Цуман взял фотографии и поднес к глазам.
– Позвольте, минутку…
Он извлек из кармана очки в позолоченной оправе и водрузил на длинный нос.
– Позвольте, они что, мертвые?
– Удар вашего друга известен в криминальных кругах. – Беспальцев потер подбородок. – Если вы его действительно хорошо знаете, то в курсе, что Жора одним ударом в грудную клетку может вызвать остановку сердца. Этих людей – часовщика Гольдберга и своего сокамерника Будченко – убил он. Часовщика – чтобы ограбить, а вот Будченко, как и вы, считал его своим другом. Но, к несчастью, ему, то есть Фисуну, наверняка известна фраза Митьки-Китайчика: «Не оставляйте свидетелей». Парень много знал – и поплатился за это. К тому же по задумке вашего приятеля он должен был стать козлом отпущения. И если бы ему попался следователь, спавший и видевший, как скорее закрыть дело, Фисуну все сошло бы с рук, – он сделал многозначительную паузу. – Вы тоже много знаете. Следовательно, вы следующий.
Кисти рук Цумана затряслись, губы посинели.
– А если я расскажу все, вы поможете мне? – жалобно спросил он.
Беспальцев подумал, как быстро страх согнал с человека весь лоск.
– Смотря что вы расскажете, – буркнул следователь. – Помните: мы тоже не волшебники.
– Дайте воды, – попросил ювелир, и когда Ганин протянул ему граненый стакан, жадно выпил, клацая зубами о стекло.
– Да, мы продолжали дружить после школы, – нервно заговорил он, стянув кашне, и острый кадык задергался на жилистой шее, будто желая порвать натянутую кожу. – Да, я знал, чем он занимается, но меня это устраивало, – выдохнул Цуман. – Мы, ювелиры, всегда нуждаемся в излишках золота. Видите ли, клиенты бывают разные…
– Понимаю, – Беспальцев наклонил голову. – Продолжайте.
– Вы, наверное, догадались, что Георгий приносил мне золотые вещи. – Мужчина сжимал стакан, словно желая раздавить его. – Я не спрашивал, где он их берет. Меня устраивала цена, Жорке всегда требовались деньги, и он сплавлял мне все по дешевке. Его устраивало, что я всегда покупал все безделушки и держал рот на замке.
Ганин подошел к столу и вытащил из верхнего ящика что-то золотое, сверкнувшее в свете лампы:
– Это вам знакомо?
И Беспальцев, и ювелир подались вперед. На газете, заменившей скатерть, красовались старинные часы – брегет, круглые, в золотом корпусе, с толстой золотой цепочкой. Геннадий укоризненно посмотрел на Виталия, но тот подмигнул, нисколько не смутившись:
– Извини, не успели тебе сказать. Слава отыскал в тайнике Фисуна, на кухне в вентиляции. – Он презрительно усмехнулся. – Странно, что такой матерый уголовник не нашел места получше.
Ювелир при виде часов заволновался, с острого носа закапал пот. Он достал чистый батистовый платок и приложил к пылавшему лицу:
– Эти часы… Откуда они у вас?
– Значит, узнаете, – Ганин и Беспальцев произнесли эту фразу одновременно, посмотрели друг на друга и улыбнулись.
– Разве вы не услышали? – спросил Геннадий мягко. – Наши люди нашли их в квартире вашего друга Фисуна.
– Гад, сволочь! – бранные слова вылетали из узкого рта Цумана, как автоматная очередь, и никак не вязались с его интеллигентным обликом. – Сволочь, он же сказал…
– Могу только предположить, что он сказал, – произнес Геннадий, – но хочу дать вам возможность рассказать все самому. Это зачтется, поверьте.
Ювелир снова вытер мокрое лицо.
– Я давно знаком с одним криминальным авторитетом из Тбилиси, – начал он, – не спрашивайте его фамилию, у меня семья, а это страшные люди. Для них нет ничего святого.
– Что же вы имеете дело с такими людьми? – удивился Ганин. – Разве не понятно, что таким образом вы подставляете близких каждый день?
– Нам иногда приходится иметь дело с таким контингентом, – выдохнул Цуман и в бессилии опустил голову на грудь.
– Продолжайте, – кивнул Виталий, придвинув стул к Беспальцеву.
– Этот человек, – ювелир говорил сбивчиво, заплетающимся языком, – он каждый год отдыхает в санатории Лермонтова. Однажды он пригласил меня в ресторан на набережной и спросил: «Что ты знаешь о часах Митьки-Китайчика?»
Ювелир закрыл глаза, вызывая в памяти встречу с грузином, высоким, носатым, с густыми седыми вьющимися волосами, черными нависшими бровями и желтым морщинистым лицом. Передние зубы выпирали вперед, делая его похожим на хищного зверя. Впрочем, он и напоминал хищника, но скорее хищную черную птицу, готовую в любую минуту ударить носом – клювом.
– Я никогда не слышал о таких часах, – ответил удивленный ювелир. Грузин щелкнул пальцами, желтыми от табака. Курил он тоже непрерывно, набивая табаком дорогую трубку из слоновой кости, инкрустированную серебром.
