– А я… собирался приехать в Брэдфорд после Рождества. Мы с Мэгги договорились.
– Ну, значит, я избавил тебя от этой необходимости.
– Если бы я заранее знал, что ты приедешь, я бы…
– Выставил бы шампанское? Заказал бы духовой оркестр? Не в моем стиле.
– Тогда рассказывай, – я пытаюсь улыбнуться, – как тебя сюда занесло?
Ричард Чизмен вздыхает, откусывает заусеницу:
– Видишь ли, в тюрьме, чтобы хоть как-то убить время, я представлял себе, как выйду на свободу и съезжу в Нью-Йорк. И чем подробней я представлял себе эту поездку, тем больше времени это занимало. Каждую ночь я совершенствовал свой план. А когда понял, что не вынесу Рождества с Мэгги, в семейном кругу, не стерплю натужного веселья, сочувственных взглядов и праздничных телепередач, то, естественно, сбежал в Нью-Йорк. Ну а когда я здесь оказался, то еще более естественным было сесть в поезд Гудзонской линии и отправиться к Криспину Херши, путеводному светочу и идейному вдохновителю «Союза друзей Ричарда Чизмена».
– Создать эту организацию – самое меньшее, что я мог для тебя сделать.
В его взгляде читается: «Ну еще бы, сволочь!»
Я пытаюсь отсрочить то, чего с таким ужасом ожидаю:
– А что с глазом, Ричард? Тебя избили?
– Нет-нет, никакой поножовщины в духе «Побега из Шоушенка» не было. В самый последний день моего пребывания в йоркшкирской тюрьме мне в глаз угодила искра от сварочного аппарата. Врач говорит, что уже через неделю повязку можно будет снять.
– Это хорошо.
Фотография Габриэля валяется на полу, среди бумаг. Я ее поднимаю, а мой гость со зловещим любопытством осведомляется:
– Твой сын?
– Да. Габриэль Джозеф. В честь Гарсиа Маркеса и Конрада.
– Ну что ж, надеюсь, Господь дарует ему таких же верных друзей, как у меня.
Он знает. Он обо всем догадался. Он собирается мне отомстить.
– Тяжело тебе, наверное, – говорит Чизмен. – Ты здесь, а он в Испании.
– Да, ситуация далека от идеальной, – соглашаюсь я как можно непринужденнее, – но у Кармен в Мадриде родственники, есть кому помочь. Ее предупреждали, что детей у нее не будет, поэтому рождение Габриэля – это просто чудо. Огромное чудо. К тому времени, как выяснилось, что она беременна, мы уже расстались, но она решила родить… – Я ставлю рамку с фотографией Габриэля рядом с катушкой клейкой ленты. – Так что ребенок – плод ее трудов. Да ты присаживайся! У меня найдется бренди, отметим…
– Что именно? То, что я четыре с половиной года ни за что просидел в тюрьме?
Я не могу ни смотреть на него, ни отвести глаза.
– Кажется, ты нервничаешь, Криспин. Кажется, я действую тебе на нервы.
«Два „кажется“ подряд создают текстуальную невнятицу в квадрате», – думаю я и только сейчас замечаю, что карман чизменовского пальто подозрительно оттопырен. Легко догадаться, что за тяжелый и смертоносный предмет спрятан в кармане.
Ричард Чизмен читает мои мысли:
– Вычислить, кто именно, когда и почему подложил кокаин в мой чемодан, не составило особого труда.
Меня бросает в жар. Странно. Из меня будто выцеживают внутренности.
– Я дал себе клятву, что изобличу предателя, как только выйду из тюрьмы. В конце концов, он изо всех сил добивался, чтобы меня репатриировали и поскорее освободили. Так ведь?
Не доверяя собственному голосу, я киваю.
– Нет, Криспин! Он, сволочь, ничего подобного не делал! Если бы он во всем признался, меня бы выпустили уже через несколько дней. А он гноил меня в тюрьме.
За окнами падает снег. Секундная стрелка стенных часов дергано выписывает крошечные дуги. А больше ничего не движется. Ничего.
– В тюремной камере я мечтал не только о Нью-Йорке. Я мечтал и о том, как я расправлюсь с предателем. С этим гребаным слизняком, который тайно злорадствовал, являясь ко мне на свидания; который усиленно делал вид, что печется обо мне, но не спешил поменяться со мной местами. У него, собственно, даже мыслей таких не возникало. Я хотел опоить его снотворным, связать и дней сорок тыкать отверткой, пока не сдохнет. Над этим сценарием я работал долго, упорно и тщательно. А потом сообразил, что это глупо. По-детски. Да и зачем так рисковать? Проще приехать в Америку, купить пистолет и вышибить этому мудаку мозги где-нибудь в укромном уголке.
Ох, ну почему ко мне не заглядывает ни наша секретарша Бетти, ни бородатый Иниго Уилдерхофф?
– Твой мучитель, – как можно спокойней говорю я, – измучен угрызениями совести.
Голос Чизмена колючей проволокой впивается в меня:
– Измучен?! Разъезжая по земному шару? Обзаводясь детьми? А я тем временем сидел в колумбийской тюрьме, в одной камере с убийцами и больными СПИДом наркоманами со ржавыми бритвами. Так кто из нас больше мучился?
Он сует руку в карман. По коридору, насвистывая, идет сторож – я замечаю его в дверном проеме приемной. «Зови на помощь! – подсказывает перепуганный до смерти Криспин Херши. – Или попробуй сбежать. Или покайся перед ним, упроси не оставлять детей сиротами. Или попытайся с ним договориться. Или пообещай написать полное признание…
…Или… или… или… пусть мстит».
– Твой мучитель, – начинаю я, – вовсе не злорадствовал втайне, навещая тебя. Он презирал себя за трусость и до сих пор презирает. Однако эти признания уже ничего не изменят. Он готов заплатить, Ричард. Но если ты хочешь денег, то тут он тебе ничем помочь не сможет: он сам буквально в шаге от банкротства. Впрочем, деньги тебя вряд ли интересуют.
– Странное дело. – Он склоняет голову набок. – Вот я пришел, а теперь не знаю, что предпринять.
Меня бросает то в жар, то в холод; рубашка липнет к телу.
– Тогда я сяду за стол, – говорю я, – и буду ждать твоего решения. Только учти: твой мучитель не намеревался упечь тебя в тюрьму на долгие годы, он просто хотел… ну, устроить розыгрыш, дурацкий розыгрыш и даже не предполагал, что все обернется таким кошмаром. Так что воздай ему по заслугам. Он на все согласен. Хорошо?
Нет, любезный читатель, ничего хорошего в этом нет. Я цепенею в кресле. Лучше закрыть глаза. Не видеть ни Ричарда Чизмена, ни книг, ни заснеженного леса за окном. Выстрел в голову. Не самая мучительная смерть. В ушах звенят литавры, заглушают действия Ричарда Чизмена, я почти не слышу ни щелчка предохранителя, ни шагов. Как ни странно, дуло пистолета, наведенное мне в лоб, не касается кожи, но я его чувствую. БЕГИ! УМОЛЯЙ! СОПРОТИВЛЯЙСЯ! Но, как искалеченный пес, понимающий, что несет игла ветеринара, я не двигаюсь с места. И между прочим, контролирую и мочевой пузырь, и прямую кишку. И на том спасибо. Последние секунды. Последние мысли? Анаис, совсем еще маленькая, гордо дарит мне собственноручно сделанную книжку «Семейство кроликов идет на прогулку». Джуно рассказывает, как самый клевый мальчик в ее классе заявил, что она его не поймет, пока не прочитает книгу «Сушеные эмбрионы». Габриэль, который так быстро растет там, в Мадриде, пахнет молоком, мокрыми подгузниками и детской присыпкой. Жаль, что нам не суждено познакомиться поближе, хотя, возможно, он кое-что узнает обо мне из моих лучших книг. Холли, мой единственный друг… Мне не хочется ее расстраивать, но известие о моей смерти наверняка ее огорчит. Моя любимая строчка из «Людского клейма»: «Ничто не длится – и ничто не проходит. Не проходит именно потому, что не длится». Вот так замыкается круг: это не Ричард Чизмен стреляет в меня нет это палец Криспина Херши лежит на спусковом крючке тот самый палец который запихивает крошечный пакетик кокаина под подкладку чемодана в гостиничном номере давным-давно сейчас и я дрожу сейчас и сжимаюсь в комок сейчас и из глаз текут слезы сейчас прости прости и сейчас он сейчас я сейчас я сейчас он сейчас сейчас сейчас…
