– Да, конечно. Теперь уже нет смысла скрывать. Но не цитируй меня. Понял?
– Само собой.
– Могут быть какие-то проблемы?
– Тысячи. Но больше всего меня пугает вопрос: что будет, если она этого не переживет? Твой друг-чародей говорил… Говорят, у нее были сложности с первым ребенком?
– Да. Вот чего я хочу. Все солдаты в столице, за исключением воргребергцев и королевских войск, с завтрашнего дня не должны покидать казарм. Приказ нужно отдать до того, как разойдутся новости о случившемся. И немедленно найди полковника Ориона – пусть будет готов к отъезду. Возьму его с собой – будет хоть одна змея за пазухой. Да, и объяви тревогу в провинциях. Ополчение должно быть наготове. Пограничная стража – в наивысшей готовности. Вальтер может распустить слухи о возможном перевороте – это снимет все вопросы насчет запрета покидать казармы. Понял?
– Будет сделано.
Уже взошло солнце, когда трое мужчин и мальчик отправились верхом на восток.
8
Зима – весна 1011 г. от О. И. И
Узник
Боль была нескончаемой.
Шепот… мягкий зловещий шепот постоянно звучал в ушах. Он был упрям – настолько дьявольски упрям, что ему даже в голову не пришло закричать, требуя облегчения страданий. Он не знал, где находится, не знал, кто его пленил и почему. Он не знал ничего, кроме боли. Единственным, кого он видел, был человек в черном, человек в маске. Ему ничего не говорили, только спрашивали – если вообще открывали рот. Сперва ему задавали вопросы про Браги и Гаруна. Он ничего не рассказывал, поскольку ничего не знал. Слишком долго он прожил вдали от них.
Он проснулся, услышав какие-то звуки. Вернулся человек в маске.
– Горе мне! – пробормотал Насмешник, еще сильнее вжимаясь в стену и пол.
На этот раз ничего хорошего ждать не приходилось – его не навещали уже неделю. Но теперь их было только четверо, и даже столь малому он был рад.
Каждый держал в руке факел. Насмешник наблюдал из-под полуприкрытых век, как помощники вставляют их в подставки вне его досягаемости, по одному на каждой стене. Человек в маске поставил факел над дверью, а затем закрыл ее – естественно, не потому, что Насмешник мог сбежать. Он не приказал запереть дверь снаружи – он просто закрыл ее, чтобы узнику случайно не пришло в голову, что за железным засовом существует еще какой-то мир. Мир Насмешника представлял собой камеру из черного камня, размером двенадцать на двенадцать на двенадцать футов, без окон. Всю ее обстановку составляли лишь кандалы. Никакого подобия уборной тоже не было: с точки зрения тюремщиков, он вполне мог существовать в собственных испражнениях.
Больше всего его беспокоило молчание человека в маске. Тот неизменно стоял перед самой дверью, неподвижный, словно статуя, пока его подручные демонстрировали умения причинять боль. На этот раз они дали пленнику время прийти в себя и не привели с собой достаточное подкрепление.
И он взорвался.
Бросившись на ближайшего, он вцепился онемевшими пальцами в его горло и кровожадно завопил: «Хай!» Хрящи поддались, и он рванул изо всех сил, какие только у него оставались. Один был мертв, но осталось еще трое. Он надеялся, что те настолько разозлятся, что убьют его. Смерть стала единственной целью в жизни.
Пошатываясь, он отступил, а затем в прыжке ударил ногой в пах человека в маске. Остальные, отнюдь не бывшие дилетантами, схватили его и оттащили. Он пережил уже столько боли, что его ничто больше не волновало. Его мучения продолжались столь давно, что он ничего больше не боялся. Лишь две вещи имели для него значение – причинить им как можно больше вреда и добиться, чтобы его убили.
Они даже не разозлились. Собственно, они не злились никогда, хотя это было худшее, что ему когда-либо удавалось с ними сделать. Они оставались профессионалами. Избив, они перевернули его на живот и связали за спиной запястья, а затем локти. Он стонал и извивался, а потом вонзил зубы в обнаженную лодыжку. Вкус крови доставил ему ни с чем не сравнимое удовольствие, а когда сапог разбил ему губы, он попробовал и собственной. Казалось, он ничему не научится – сопротивление означало лишь новую боль.
Пропустив веревку через связанные локти, его подтянули наверх. Это была старая пытка, примитивная и не требовавшая особых усилий. Когда Насмешник оказался в камере, он весил на полусотню фунтов больше положенного. Одной лишь его тяжести хватило, чтобы вырвать плечевые кости из суставов. Какое-то время он кричал, а после того, как наконец лишился чувств, пришел кто-то и вылечил его, дав тем самым возможность подвесить его еще раз. В то время еще не было ночного шепота, только боль и постоянные попытки ее преодолеть. Зачем? Какая с того польза? И что ждет его на этот раз? Пять или десять дней на крюке? Или сразу к делу? Одно можно было сказать точно: еды он не получит долго. Еду давали только выздоравливающим. Когда его вообще кормили, давали тыквенную похлебку, две миски в день. На какой-то неделе была похлебка из капусты, но даже столь незначительной перемены хватило, чтобы поднять его дух. А потом снова тыквенная похлебка – или вообще ничего. Остатки его последнего ужина разбрызгались по полу, рот наполнился желчью. Он сплюнул.
– Придет день, – шепотом пообещал он. – Так записано в книгах вечности, на великой мандале. Когда-нибудь судьба повернется другой стороной.
Палачи закрутили его на веревке, он едва не лишился чувств от головокружения и боли. Потом его подняли под самый потолок и рывками опустили вниз. Его снова стошнило, но желудок был уже пуст. Палач утер ему рот. Он понял, что на этот раз все иначе, совсем иначе – по-новому.
Насмешник внимательнее пригляделся к человеку в маске. Тот посмотрел ему в глаза, по очереди приподняв веки, словно врач. В прорезях маски, в которых теперь не было драгоценных камней, Насмешник увидел такие же черные, как и его собственные, глаза. И сама маска была другая – вместо черного узора на золотом фоне ее украшал золотой узор на черном. Другой человек? Не похоже – ощущение было тем же самым.
В глазах его не было никаких чувств, никакой жалости. Это был взгляд специалиста, взгляд усталого крестьянина в середине дня в разгар посевной.
И все же эта маска… Отличия были незначительны, но ощущение чуждости исчезло. Насмешник порылся в пылающем чердаке своего разума. Маска, черные одежды и всегда скрытые под мягчайшими перчатками руки – все это было ему знакомо…
Тервола. Шинсан. Насмешник настолько хорошо их помнил, что был уверен – это не настоящий тервола. Он сам пошел бы на обман, если бы их роли поменялись. Маска… Теперь он вспомнил. Он видел ее под Баксендалем. Она лежала брошенная на поле боя после того, как О Шин отступил. Золотые узоры на черном фоне, рубиновые клыки, похожая на кошку горгулья. Как ему рассказала Мгла, маска принадлежала человеку по имени Чинь, предводителю тервола.
