– А виноваты изначально все, – подтвердил он невесело. – Первородный грех у каждого, к тому же здесь все некрещеные… Так что действуйте, ваше величество, как вы раньше умели! Без сомнений и жалости. Здесь столько прекрасных городов, а вы еще ни один не сожгли! Не стыдно?
– Размяк, – признался я. – Действует на меня все это благолепие и безмятежность. Стыдно убивать тех, кто даже не понимает, за что их так.
– Предлагаете, – переспросил он, – в свободное время проводить разъяснительные работы?
Я ответил с горечью:
– Рано. Они знают, что можно убить за украденный кошелек, но не поймут, что можно и даже нужно убивать за веру, идеи, взгляды, правоту… да за многое! Даже за то, что яйца разбивают с не того конца. Мы не можем поступаться принципами, мы же не демократы?
Он молча дожевал булочку, цапнул другую, взгляд отстраненный и сосредоточенный.
– Значит, – произнес с сомнением, – никаких ретирад?
– Только вперед, – подтвердил я. – Мы же прогресс!.. Как те дикие варвары, что вторглись и разграбили богатый и культурный Рим. На самом деле они принесли более высокую культуру, хоть и неошкуренную, так и мы несем то, что оценят только потомки.
Он вздохнул, сделал глоток, взял еще булочку.
– Потомки могут и не оценить. И вообще, я хотел бы, как и все, увидеть результаты своими глазами, а не очами потомков.
– Увидим, – пообещал я. – Все ускоряется, сэр Альбрехт. Мы или сломим хребет этому старому миру лихой атакой рыцарской конницы, либо сломим головы! Правда, красиво?
– Правда, – ответил он с сомнением. – Да, правда… Хотя какая-то она, правда, не совсем правильная. Хоть и красивая. Может, пусть лучше наши враги сломят головы?
– Мы сами им сломим, – пообещал я. – Вы ешьте, дорогой друг, ешьте!.. Я еще сделаю.
Он в задумчивости перевел взгляд на пустую тарелку, по которой машинально скреб, не глядя, пальцами.
– Что?.. Ох, простите, задумался.
– Ничего, – утешил я, – тоже иногда так задумываюсь, что край стола грызу.
Глава 10
Окна моих апартаментов, что справа, смотрят на здание, в котором расположено правительство во главе с сэром Джуллианом. Народ за своим правительством должен присматривать, чтоб не ленилось и не воровало, а так как государство – это я, то и народ – тоже я. Точнее, выражение его воли, пусть он об этом и не догадывается, но мы лучше знаем, что народ хочет, но не получит. А что народу на самом деле надо, то и дадим, как замыслил Господь.
Сегодня герцог Дарабос занес сводку по королевствам, что больше напоминает донесение военной разведки о вспыхнувших боях и сражениях почти по всей империи.
Я просматривал молча, только чувствовал, как начинает подергиваться верхняя губа, словно вот-вот покажет волчьи клыки.
Норберт наблюдал за мной молча, хотя вроде бы тоже смотрит в те же бумаги, следуя за моим взглядом, но он умеет видеть и то, что за спиной.
Я пересматривал листки один за другим и откладывал в стопку, наконец Норберт произнес мрачно:
– Ваше величество, вы правы… но лучше бы неправы!
– Что еще? – спросил я.
– В королевстве Мегольд, – сообщил он, – а это почти рядом с нашей Тетрингией, вспыхнула кровавая резня. За трон, конечно. Хотя там еще не знают о вашем туманном сообщении… я о том, что Великие Маги как бы уже не… Видимо, полагают, что тем все равно, кто к моменту их выхода укрепится на троне. Сейчас в кровавых битвах сошлись три могущественных клана. Горят города и села, улицы столицы завалены трупами.
Я со злостью ударил кулаком правой в растопыренную ладонь левой. Получилось смачно, словно впечатал в ком сырой глины, ощущение не понравилось.
– То ли еще будет!
– Война выйдет за пределы столицы?
Я пояснил:
– Кроме резни за трон, что дело вообще-то семейное, это пусть, не жалко, чуть позже вспыхнут войны и между королевствами.
– Да, – согласился он, – это помасштабнее. Раньше не допускали Великие Маги.
– Зато теперь воля и демократия, – сказал я, – а демократия всегда начинается с резни. Но потом устаканивается.
– Между королевствами начнется, когда из убежищ выйдут и короли?
– Точно, – сказал я. – Одни выйдут раньше, другие позже. И первые, как только узнают, что мир уцелел, а Великих Магов нет, попытаются хапнуть земли тех, кто задержался.
– Это будет нетрудно, – обронил он. – Когда пастуха нет, стадо разбредается.
– Но кроваво, – возразил я. – Господи, что я наделал!.. Верни все взад, я винюсь, не по злому умыслу, хотел как лучше…
– Благими пожеланиями вымощена дорога в ад, – напомнил он. – Это как раз о таких случаях. Хотели как лучше… Впрочем, мы прошли ад и разнесли там все, потому для вас придумают что-то другое, особое, ибо грехи ваши велики. Упомянул бы, что и заслуги тоже, но это похоже на лесть, а вам нельзя расслабляться.
Я незаметно пощупал большим пальцем колечко ускоренной регенерации на указательном.
– В ад не спешу. Возможно, что-то успею.
– А жизни хватит?
– Надеюсь. Нет, рассчитываю!
Он взглянул внимательно, вздохнул.
– Что-то припрятали в рукаве, ваше величество? Голос больно твердый и смотрите как-то вот так. Я направил в Мегольд всех свободных, хотя у нас и нет таких. Снял с менее важных. Нам остро недостает армии, что осталась на той стороне океана!
– Сегодня же займусь, – пообещал я.
Он хмыкнул.
– Может, сегодня же и привезете?.. Откланиваюсь, ваше величество.
Я прислушался к его удаляющимся шагам в коридоре, почему-то кажется, что если вот так буду неотрывно идти за ним мысленно, то прослежу, куда вошел и что сказал, но от такого сосредоточения, несвойственного мне, тут же начинает болеть голова, будто я животное какое, которое заставляют решать тензорные уравнения.
– Карл-Антон? – спросил я в пространство. – У вас как?.. Или вы уже в пивной, как принято у творческих личностей?
В кабинет сквозь каменную стену ворвалась стая нагло каркающих ворон, сделала короткий круг под потолком и ринулась к полу. Я тупо смотрел, как сбились в плотный ком, что тут же превратился в Карла-Антона с толстым фолиантом в обеих руках.
– Не из пивной, – определил я, – что удивительно для человека искусства, если магия – искусство, как вы нагло утверждаете, а не чистая наука. Вы что, библиофил? Или библиовор?
Он со вздохом облегчения опустил массивный том на край столешницы.
– Ух, зачем такие тяжелые переплеты из меди с оловом… В палец толщиной, видите?
– Это называется бронза, – ответил я. – Вы же человек искусства, должны восхищаться.
