Альбрехт заходил трижды, кое-что уточнил, наконец сказал со вздохом:
– Все, ваше величество, уже поздно. Пора…
– Что, спать?
Он покачал головой.
– Нет, там во дворе будет что-то… я так и не понял. Типа представления. Только зовется как-то гадко.
– Как?
– Опера.
Глава 7
В саду за деревьями, подсвечивая их разноцветными огнями, вспыхнули фейерверки, зато музыка умолкла, стало так тихо, что я услышал, как в кустах цверенчат ночные кузнечики.
Перед дворцом суетятся слуги, расставляют полукругом два ряда кресел, по периметру двора полыхают исполинские факелы из пастей задранных к небу морд медных драконов, покрытых позолотой.
Мое кресло слегка на возвышении, как и надлежит по титулу, но я прежде всего подумал, что расположившимся сзади высокая резкая спинка с непременным гербом закроет сцену, потом отбросил несвойственные императору мысли, что кому-то доставляю беспокойство.
Тот, кому можно занять место сразу за моей спиной, будет счастлив близостью к моему величеству. Премьера оперы в сравнении с такой честью совершеннейший пустяк, зато все будут видеть, кто именно удостоен чести сидеть так близко.
Мои лорды степенно рассаживаются в первом ряду, посмеиваются довольно. Что такое уличные актеры, знают, по городам севера частенько разъезжают труппы, что на площадях дают смешные представления с акробатами и певицами.
Однако оркестр заиграл дивно хорошо и слаженно, двадцать человек – это не один с дудочкой, а второй с барабаном, на сцену начали выходить пышно одетые люди в ярких одеяниях покроя тех времен, что остались только в летописях.
Премьера оперы оказалась из жизни древних королей, я поглядывал на зачарованные лица Альбрехта, Келляве, Рокгаллера, все сперва морщились, персонажи на сцене почему-то поют и выхаживают слишком важно, у нас на севере знакомы только с уличными труппами, что являют народу шуточные сценки, а здесь все чересчур торжественно и всерьез…
– Странно, – пробормотал Альбрехт, – и непривычно…
– Опера, – ответил я шепотом. – Законы жанра. Смотрите и слушайте, принц. Прынцы должны любить высокое искусство или хотя бы делать вид, иначе что они за принцы?.. Так, какие-то всего лишь герцоги, а то и вовсе, сказать стыдно, графья.
Он кивнул, не отрывая взгляда от сцены, куда выехали на красиво украшенных султанами и намордниками конях двое и начали в ариях выяснять отношения, а я рассматривал попоны и стремена, все такое же, как и теперь, а это четыре тысячи лет тому, мир не изменился, вот что плохо…
Любой застой ведет к деградации общества и, что хуже, самих людей, каждого в отдельности. Общество можно изменить быстро, а с людьми так не получится, французские гуманисты облажались, подтолкнув в ряде стран народ на кровавые революции.
Рядом Альбрехт с застывшим лицом слушает дивный сплав речитатива и музыки, проняло. В самом деле, дивное искусство. Даже я, которому медведь наступил на ухо да еще и на остальных потоптался, чувствую некое очарование в этом сложном пении, изысканной музыке и всем этом сочетании костюмов, жестов, хореографии.
История великой любви принцессы Беагинильды и юного наследника престола Альдерантуса, между родами которых древняя вражда, вечная история, я слушал краем уха, мелькнула грустная мысль, что все помнят только хорошее начало, о грустном забывают, поют о великой любви Ариадны, что спасла героя Тезея в лабиринте, дав ему спасительную нить, затем преданно пошла за ним в Афины, но почти никто не помнит или не хочет знать, что он покинул прекрасную спасительницу еще на острове Наксос.
Слишком мало историй со счастливым концом, потому все помнят о Филемоне и Бавкиде, но предпочитают не знать, что в самый опасный момент похода аргонавтов, когда вся их жизнь висела на волоске, юная и прекрасная Медея спасла Язона и помогла добыть для них золотое руно, а затем пошла за ним в его страну, но этот альфонс лишь использовал ее, а затем бросил ради молодой и красивой Главки, дочери богатейшего коринфского царя Креона.
Может быть, сказал я самоутешающе, лучше уж так красиво и трагично оборвать, как получилось у меня, чем потом, как у Тезея, Язона и тысяч других героев? А в начале большинство из них искренне верили, что проживут друг с другом до конца дней.
Альбрехт неотрывно смотрит на сцену, а сэр Рокгаллер, что сидит слева, спросил шепотом:
– Ваше величество, у вас такой вид… мыслите о высоком?
Я вздохнул, покосился в его сторону. Рокгаллер смотрит со странным выражением, в маленьких глазках под тяжелыми набрякшими веками опасение, не слишком ли вникаю в пение и музыку, такие люди теряют возможность вслушиваться в работу механизма управления громоздкой империи.
– Да, – ответил я. – О нашей высокой миссии в этом мире. У вас как в городе?
– В столице налажено, – сообщил он тихо, с оттенком гордости, – но это вообще-то не моя заслуга. Я только восстановил и укрепил. А вот в других городах только и слышу…
– Все наладим, – пообещал я. – Грядут революционные изменения, сэр Рокгаллер.
– По всей империи?
– По всем империям, – сообщил я. – Произошла великая ломка устоев. Власть Великих Магов кончилась, а что взамен?
Он пробормотал тихонько:
– Простите, что говорю такое, но… наши обычаи не приживутся.
– Но и нам нельзя растворяться, – ответил я так же тихо. – И негоже. Господь делает ставку на нас. Нужно выдержать.
– Церковь? – спросил он шепотом.
– Верно смотрите, – произнес я. – Ее столб и будет нам опорой. В ней мы тоже столбы, пусть и неотесанные.
Он помолчал, глядя на сцену. Там дуэтом поют влюбленные, где тенор защищает сопрано от баритона, это во все века так, а баритон обязательно вредит.
– Столб должен быть… весьма.
– Иначе пошатнут?
– Да, – ответил он шепотом. – Здесь такие массы…
– Подставим свои плечи, – пообещал я, – у неотесанных сердцевина всегда здоровая. Церковь поддержит нас, а мы ее.
Оперу я дослушал да и досмотрел до конца, все красиво и возвышенно, северные лорды впечатлены, что хорошо и плохо, но в мире так мало однозначности, если даже я, тоже столб и опора, шатаюсь без всякого ветра.
Оперные герои даже приснились, вот что значит глубокое проникновение в высокое искусство, но с утра на свежую голову есть дела поважнее, после завтрака я велел никого не впускать, ушел в дальние комнаты, а там сказал негромко:
– Карл-Антон?.. Если не очень заняты…
Спустя минуту в двух шагах от стола взвился черный смерч, но едва достиг потолка, как остановился, подумал и вернулся к полу, а из него вышел Карл-Антон, все в той же широкополой шляпе с высокой тульей и в длинном звездно-кометном халате.
