— Ваши намерения должны быть только одни: служить делу спасения поруганной родины. Все остальное осуждается. Кара единая для всех, — полковник многозначительно положил руку на кобуру маузера.
Нет, такой оборот дела никак не устраивал Левонтьева, но он вполне понимал опасность, которая возникнет, если поперечить войсковому атаману. Часть казаков тут же сбежит от него, Левонтьева, остальных будет ждать незавидная участь. Стиснув зубы, он подчинился. И после завтрака два проводника повели похудевший изрядно отряд глухим ущельем на юг, где бесконечной чередой высились горы.
Непомерно длинным, хмуро-тоскливым показался Левонтьеву путь по стиснутой диким гранитом тропе. И лишь к исходу дня, когда сумерки словно набросили мягкую вуаль на остроконечные стены ущелья, проводник подбодрил Левонтьева:
— Поворот один, и вы у цели.
В самом деле, темнота еще не успела воцариться вокруг, как отряд выехал из ущелья в уютную долину, которую легко было охватить взглядом. Трава — по пояс. По берегам речушки, которая пересекла долину, густо росли тальник и барбарис. А почти в центре этого девственного великолепия возвышался насыпной холм с плоской вершиной, на которой стояла убогая старинная крепостишка с изъеденными солончаком стенами, с жухлой травой на плоских крышах. И без того маленькое и запущенное строение в сравнении с буйством трав и особенно с гранитными кряжами, вековечными в своей устойчивой монолитности, виделось жалким до сердечной тоски.
Горы вокруг упирались в небо, быстро темневшее. Ни одного просвета, куда бы мог устремиться взор.
— Травы вдоволь, баня и пекарня в исправности, конюшни тоже. Остальное — казаки не без рук. Муку, овес и мясо доставлять придется вьюками, — напутствовал Левонтьева старший из проводников. — Мы теперь же возвращаемся. Хочу порекомендовать. Самовольство исключено. Не жалует войсковой атаман. Здесь был уже атаман с полусотней. Прыткий больно. Связи на той стороне и маршрут станете получать перед походом. Честь имею.
Что оставалось делать, как не козырнуть в ответ?
Пошли чередой дни, недели, месяцы, то ленивые и сытные, то стремительные и жестокие. Когда возвращался Левонтьев из набега живым и невредимым, радовался даже этой беспросветной яме, невесть каким образом оказавшейся среди гранитных громадин. Но отсыпался день-другой, отъедался, и наваливалась тоска на Левонтьева такая, что, казалось, пулю в лоб и то лучше. До сумасшествия недалеко.
А время шло. Тоска не отступала. Но жил Андрей Левонтьев, как и весь его неприхотливый отряд. Нет предела человеческой терпеливости и живучести.
И только когда прискакал атаманов гонец и передал, что войсковой атаман кличет срочно на совет, а затем добавил: «От Семенова ждем представителя. Фамилия его тоже Левонтьев. Не брательник, случаем?», сдавило болью голову и зашлось сердце. Но пересилил волнение свое быстро. Приказал Газякину:
— Седлай коней. Еще двоих казаков возьми.
У войскового атамана Андрей Левонтьев не задержался. Переменил коней и — навстречу Дмитрию. Сам атаман проводил его. Сразу почувствовал Андрей перемену в отношении к нему атамана, ласковый такой, внимательный. Понял: высоко взлетел Дмитрий, с трепетом ждут его приезда. И словно крылья расправились, пришпоривал коня, подставляя лицо ветру.
«Теперь все пойдет иначе! Собью спесь со всех!»
Андрей первым прискакал в кишлак, который стоял на самом краю зеленой долины перед безмерной, исхлестанной суховеями степью. Суховеи, похоже, не щадили и кишлака, потому что казался он безлико-серым, пожухлым. Даже не встретил он казаков обычным для здешних мест захлебистым собачьим лаем.
В доме, где должен был встретить Андрей Дмитрия, уже стояла кошевка, посланная еще раньше войсковым атаманом.
«Молодец Дмитрий, — гордясь братом, думал Андрей. — Высоко шагнул. Не то что я — на посылках. Ну да ладно! Все теперь изменится. Возьму свое!»
Дмитрий Левонтьев приехал лишь на следующий день. С восхищением смотрел на своего брата Андрей. Сухощав, как отец, и черноволос, но ноги матери — по-женски полные. И лицо матери — нервное, остроносое, но самое радостное для Андрея оказалось то, что как только вошел брат в комнату, в ней сразу стало тесно, Андрей даже не сдержался:
— Вылитый отец. Даже, как и он, неловок для других.
— Мне ловко, и ладно. Остальные перетерпят, — с явным довольством ответил Дмитрий, удобно устраиваясь на подушках.
Хозяину и Андрею стало тесно за дастарханом.
Явно не спешил к войсковому атаману Дмитрий Левонтьев. А когда Андрей хотел на следующее утро поторопить брата с отъездом, сказав ему: «Все атаманы в сборе. Ждут тебя», ухмыльнулся в ответ: «— Ничего, подождут. Ничего с ними не поделается. До начала совместного удара есть еще несколько дней, вот и побудем денек вместе. Завтра тронемся».
За выделенный себе день братья пересказали все, что произошло с ними за эти годы. Не все, что они делали, казалось им теперь верным. Андрея даже возмутило то, что брата подмял японец.
— Да как же так?! Ты же — русский офицер!
— Посмотрел бы я на тебя, случись ты на моем месте. Либо смерть, либо… Соглядатаи мои превратились в верных псов. С десяток золотонош прирезали они на мандрыках, так они глухие таежные тропы зовут, с этим золотом я напрямую к Семенову. А отец, ты же помнишь, близко его знал. Есаула-мучителя моего тоже в штаб пригласили. Спас я его, он теперь при мне. Пресмыкается. Одного недостает мне: пригляда за Кыреном и Газимуровым. Споткнись чуть-чуть, не дай бог, — предадут вмиг.
— Могу дать забайкальца. Газякин. Верней человека нет.
— Думаю, и тебе со мной нужно ехать. Хозяйством я крепким обзавелся. Думаю, что у тебя тоже припасено кое-что. Прикупим еще земли.
— Предложение стоящее…
Они даже пофантазировали о своем будущем житье-бытье, но явно поспешили. Сразу же после того как Дмитрий Левонтьев закончил совещание, как определены были направления и сроки казачьих налетов, а все атаманы начали разъезжаться по своим отрядам, войсковой атаман пригласил Андрея и предложил ему должность начальника войскового штаба.
— Сразу бы оставил, — как бы извиняясь, говорил атаман, — но своди отряд. Семенов от нас ждет крепкого удара, а новичок может не справиться с твоим отрядом. Вернешься — и сразу за дело принимайся. Для верности даю тебе сотню добрых казаков. Как? По рукам?
— Я предполагаю увезти его с собой, — возразил было Дмитрий Левонтьев. — У меня есть земля…
— Здесь она тоже есть. Я скажу, так дешево продадут, — настаивал атаман. — Или должность невысока?
— Я остаюсь, — ответил Андрей. — Видеться, думаю, будем. Газякина возьми с собой.
Глава четвертая
Шли чередой мобилизации, известия с фронтов летели внахлест, то торжественно-победные, то унылые… Уже давно не работало Главное управление пограничной охраны, а товарищи Михайла Богусловского сражались на всех фронтах, ждал и Михаил своего череда, но шли недели, шли месяцы, а он только и делал, что сиживал в засадах с чекистами, раскрывал малые и большие заговоры, обыскивал, арестовывал. Он вполне понимал, что поступать так необходимо во имя того, чтобы не становились жертвами предательства полки, дивизии, армии, — он понимал все это, но продолжал ждать, когда его отправят на фронт, ибо все, что он делал в Москве и Подмосковье, считал временным. Он даже стеснялся своей работы. Особенно обострилось чувство неловкости, когда услышал он обидное: «Гороховое пальто» — прежнее прозвище сотрудников сыскного отделения, размещавшегося на улице Гороховой.
