– Разве фройляйн не ваша племянница? – Отто напустил на лицо самую обворожительную из своих улыбок.
– Она моя племянница, – твердо сказал старик. – Они пришли из Борисовки. Они – беженцы.
Уходя, он услышал, как старик что-то шепнул Глафире.
– Ты нравишься ему. Ублажи уж его. Прояви старание, – сказал он, и Отто запомнил его слова. Странные русские слова: ублажить, старание…
* * *
На следующий вечер, после тяжелого дня в госпитале, Отто послал за Гашей Фекета. Она явилась так скоро, словно всю дорогу бежала.
– Я продиктую наброски статьи, фройляйн. Присаживайтесь, – он старался держаться так, будто и не было вчерашнего визита в дом Петрована. А она бестрепетно уселась на табурет, оглядела письменные принадлежности. На лице ее, как обычно, немного усталом, лежала печать безмятежности.
– Готовы? Я начинаю диктовать, а вы старайтесь писать разборчиво. Итак. Для первой серии опытов необходимы пациенты в разных стадиях развития гнойной инфекции раневых поверхностей, как огнестрельных, так и осколочных ранений. Для участия в эксперименте необходимо привлечь не менее десяти человек – добровольцев в возрасте двадцати – сорока пяти лет. Динамика угнетения развития стафилококка, энтеробактерий, псевдомонад, бактероидов, грибков фиксируется при помощи селективных сред в лабораторных условиях… Вы успеваете, фройляйн? – спросил Отто.
– О, да! Когда речь идет о медицинских терминах, мне проще, – она улыбнулась. – С разговорной речью немного сложнее…
– Вы хорошо разбираетесь в медицине?
– Да. Мой отец был врачом. И моя мать. Она преподавала биологию в медицинском институте…
– Помнится, вы говорили, что вас не приняли в университет. А между тем, несмотря на молодость, вы чрезвычайно одаренный врач. Вы можете стать классным инфекционистом. Я наблюдал, как вы работаете. Кроме старательности и трудолюбия вы обладаете даром. Это несомненно! Нет, не смущайтесь. Я просто констатирую факт.
– Меня не приняли из-за отца. Несколько лет назад он пропал. Нам сообщили, что он виновен во многих преступлениях и что он признал свою вину…
– Вы верите этому?
Она молчала.
– Вы ненавидите советскую власть?
Она отвернула лицо.
– Отвечайте!
– Я люблю свою родину и еще…
– Что?
– Я верую.
– В советскую власть?
– Нет, в Бога и в Святую Троицу.
Она снова, как при первой их встрече, вздернула вверх подбородок. Он улыбнулся.
– Хорошо, милая фройляйн! Надеюсь, твердость вашей веры поможет нам достичь наших целей, ибо наши цели гуманны и ни в чем не противоречат Священному Писанию. Итак, оставив в стороне эмоции, вернемся к нашей науке…
Гаша писала старательно, по обыкновению выставив наружу кончик языка. Перо шуршало, выводя на листе слово за словом, она откладывала исписанные листы в сторону. Ах, он успел за эти дни полюбить ее странную повадку, переворачивать исписанный лист тыльной стороной кверху. Крупная, сильная кисть, длинные пальцы, а запястье узкое, нежное, сквозь тонкую кожу просвечивают голубые вены. Отто тяжело вздохнул, снял очки, потер глаза.
– Вы больны? – она наконец подняла голову и посмотрела на него.
– О, да…
– Как же так? – она растерялась, глаза ее отуманились горечью. – Разве вы не можете себе помочь? Вы же врач… Инфлюэнца заразна и…
– Это не инфекция. Видимо, ко мне пристала ваша русская тоска. Эти степи вокруг и эта тьма… Разве может человек всегда быть один? Я грущу и от этого… Я много старше вас, фройляйн, и уже познал себя. Со мной всегда так. Стоит только удалиться от дома, от близких и начинается… И ничего нельзя поделать!
Она опустила голову и уставилась в исписанные листы. Потом что-то сказала на русском языке. Он улыбнулся:
– О чем вы, фройляйн? Не обо мне ли грустите?
– Вы скучаете по жене?
– Я не женат.
Она снова посмотрела на него, на этот раз с недоверием.
– О, да! Я – выродок. Сущий выродок. Погряз в науках, не успел жениться.
– Я готова, если вам угодно, помогать во всем… – внезапно проговорила она. – Вы только подскажите как. Руководите мной.
– Какая вы отважная девушка! И красивая…
– При чем тут отвага? – она смутилась.
– Настоящие женщины находят удовольствие в повиновении, – проговорил он. – Вы из таких?
Полумрак не помешал ему заметить, как зарделись ее щеки.
Недолго помолчав, она ответила вполне твердо:
– Да. Но, видимо, я еще не познала себя.
– Тогда у вас есть возможность познать меня. Познать до дна. Я готов открыться вам. Открыться весь, отдаться всецело. И тогда, через меня вы, может быть, лучше познаете себя самое…
Она кивнула, не поднимая глаз. Что это, притворное смирение, или?..
* * *
Ноябрь катился к концу, но зима все не наставала. Снег выпадал и таял, растворяемый ледяными дождями. Ни осень, ни зима. Вот она, знаменитая русская тоска, скука. Фронт затих в отдалении. В госпитале жизнь шла своим чередом. Лабораторное оборудование было распаковано и расставлено по местам. Дизель-генератор запущен. Штурмбаннфюрер Зибель отбыл в соседний городишко да и пропал, занятый какими-то неотложными делами. То ли застрял в непролазной грязи, то ли перестал волноваться о судьбе своего подопечного. А тут и первые пациенты прибыли. Началась настоящая работа. Гаша по многу часов проводила в лаборатории, вела записи, брала кровь у пациентов, готовила лабораторные образцы.
Наступившая наконец гнилая зима принесла под полой первые неудачи. Трое пациентов – немецких солдат, добровольно согласившихся на применение нового лекарства, умерли от прогрессирующей гнойной интоксикации. Лекарства, изобретенные Отто, не дали ожидаемого эффекта. Четвертому пришлось ампутировать обе ноги. Но операция была сделана слишком поздно. Умер и он. Отто корпел в реакторной, кричал, ругался. Удрученный и злой он вспоминал о Гаше только по вечерам, когда требовалось делать записи. В хозяйской хате не было электричества, и он устало тер близорукие глаза, просил хозяйку топить баню, подолгу лежал на верхней полке, во влажной духоте, дожидаясь прихода Гаши.
Гаша приходила сама, не дожидаясь зова. Она действительно оказалась отважной и опытной, любила приходить под конец, когда банный жар уже истаивал потом. Тогда она заставала Отто в блаженной полудреме. Незадолго перед ее появлением он открывал дверь в парилку настежь, а дверь из предбанника на улицу лишь слегка прикрывал. Под низким потолком банный жар смешивался с ноябрьской промозглой тишиной. За дверью тихо моросил последний в этом году дождик.
Отто ложился на живот, на верхнюю полку, утыкался лицом в войлочную банную подстилку. Он изгонял прочь мысли о неудачной работе, он распалял себя, размышляя о ней. Лежать становилось неудобно, но он терпел, он ждал ее появления. И она приходила. Сначала он смотрел украдкой, как она раздевается. Потом он начинал свою обычную игру. Он зажмуривал глаза, притворяясь спящим при ее приближении. Она подходила, становилась коленями на нижнюю полку, прикасалась к нему.
