– Эй, Спиря, – позвал Костя, когда огненный гриб начал темнеть и оседать. – Ты Перфильева видел?
– Не-а. Я ж бег за тобой, как условились. Так-то оно. Там Пимен…
– Я тута… – послышалось из темноты.
Костя вздрогнул, приподнялся, присмотрелся. И точно – Пимен! Черен, словно чертушка. Белые буркалы на испачканном сажей лице так и высверкивают.
– Где лейтенант?
– Чегой?
– Где товарищ младший лейтенант? – Костя придвинулся к Пимену, схватил его за ворот гимнастерки.
Костя уже вытащил из-за голенища нож, уже занес его для удара. Наверное, Пимен приметил блеск лезвия, потому что вдруг затрясся и принялся истово креститься.
– Эй, Костян! Хорош, ладно! – Спиря навалился на Костю всей тяжестью своего немалого тела. – Надо двигать до своих…
– А как же командир?
– Условились выходить каждый сам по себе. А может, он кружным путем подался? Так-то оно.
В этот момент небо озарилось новой вспышкой, и в воздух поднялся еще один огненный гриб.
– Упокой Господи душу товарища младшего лейтенанта, – пробормотал Пимен. – Отважный был человек. Отважный и красивый.
– Заткнись, не то прирежу, – прошипел Костя.
И Пимен заткнулся.
* * *
Мучение длилось не более суток. Они ждали, наблюдая заполошную суету в стане врага. Тела их млели от жара, их разум томился от бездействия, их души веселило счастливое злорадство. Их ночная вылазка нанесла противнику чувствительный урон. Топливные цистерны догорели уже к утру, зато разметанные ночными взрывами снаряды и мины продолжали взрываться и после полудня. Ощутимо пострадала мотопехота. Сердце Кости дрогнуло и болезненно сжалось, когда он рассматривал в полевой бинокль Сан Саныча искореженное, обгорелое железо.
– Ну что? – волновался старшина Лаптев. – Видишь ли красавца нашего, видишь ли Перфильева?
– Нет… – отвечал Костя. – Эх, жалко-то!
– Кого?
– Я о таком моторе и мечтать не мог! Бээмвэ, семьсот пятьдесят кубиков, двадцать две лошадиные силы! И там их не менее десятка. И все сгорели. Все!
– А Перфильев? – не унимался старшина. – Товарищ младший лейтенант-то?
– Почил наш командир, – голос Пимена Абросимова звучал так глухо, словно тот говорил через подушку. – Сгорел, да не упокоился…
Костя не видел, как вздрогнули и переглянулись Сан Саныч и Лаптев, как досадливо поморщился старлей, как брезгливо сплюнул старшина.
– А вот теперь я и танки вижу… – внезапно сказал Костя и умолк надолго.
– Ну что? Давай-ка, парень, сюда бинокль! – на этот раз Сан Саныч заволновался не на шутку.
– Я считаю… – рассеянно ответил Костя. – Вижу двадцать…
Но Сан Саныч уже отобрал у него бинокль. Он долго морщил тонкий нос, рассматривая вражеские позиции, пока не отнял бинокль от глаз.
– Я вижу два танка, – пробормотал он, недоуменно посматривая на Костю.
– Остальные замаскированы, – нехотя отозвался тот.
– Из тебя получится толковый офицер, Липатов, – Сан Саныч вперил в Костю пронзительный, строгий взгляд. – Если, конечно, выживешь…
* * *
К вечеру на передовую прибыл самый известный человек в дивизии – майор НКВД Валентин Георгиевич Суэтин. Он прибыл безо всякой помпы, прикатил на эмке в сопровождении полувзвода автоматчиков на мотоциклах. Воропаев заволновался, закряхтел и тут же напросился в дневальные. Пимен, громыхая котелком с предусмотрительно сбереженной с вечера кашей, утек в дальний конец траншеи, но был безжалостно извлечен оттуда все тем же Воропаевым. Петька с нескрываемым наслаждением конвоировал перетрухавшего Пимена к командирскому блиндажу.
– Шевели мослами, богомолец, – приговаривал он, понукая подконвойного штыком. – Там весь комсостав в сборе, тебя дожидают…
Костя, как бы невзначай, поплелся следом. Воропаев, наслаждаясь, затолкал вяло упиравшегося Пимена за дощатую, провисшую дверь блиндажа и сам стал на часах.
– Чего там, Петька? – равнодушно спросил Костя.
– Ступай мимо, – ответил Воропаев. – Тебя до суда не звали.
– Меня да не звали? – усмехнулся Костя. – Ну ничего, я тут подожду. Позовут, а я тут как тут. Это чтоб тебе, служивый, не бегать, мозоли трудовые не дырявить.
– Чего? – набычился Петька.
– Освободить тебя желаю от лишних забот, – и Костя как бы невзначай извлек из кармана блестящую бирюльку, отрытую Телячьим ухом в Ростовских завалах.
– Чегой-то? – насторожился Петька.
– Дай в щелку посмотреть…
– На чо?
– На Суэтина. Любопытно. Ребята говорят – оч-чень грозен.
– Да чо там… – Петька шмыгнул носом. – У тя токо одна?
– Не-е-е…
Костя спрыгнул в окоп. Всего пара шагов отделяла его от заветной двери. Костя прислушался. Там внутри было муторно, подло и тяжко. Отчего-то отчаянно страдал Сан Саныч, Велемир явно трусил, а Фролов изрыгал потоки ярости. Но Суэтин?
– Каков он? – сказал Костя вслух.
– Сколь дашь?
– Две.
– Тю-ю-ю!
– Ноздри две! – Костя засмеялся. – В каждую – щепоть табаку.
– А цацек?
– Цацек – целый карман.
– Мародер? – Петька нащурил глаза, выставил перед собой винтаря, уперся штыком Косте в грудь.
Костя вытащил из кармана три империала, подбросил на ладони, поймал, сунул Петьке под нос распахнутую пятерню.
– Н-н-на! Вишь, плюгавый: три орла выпало.
Глаза Петьки запрыгали так борзо, что Косте почудилось: еще немного – и выскочат бесстыжие буркалы из орбит да и упадут в белесую пыль на дно траншеи. Костя отжал его в сторону плечом, глянул в щель между досками.
Суэтин оказался так себе мужичок, ничем не примечательный, весь водянистый какой-то, словно полустертый рисунок. Костя прислушался.
– Либерализм тут развел батальонный политрук, – у Суэтина был низкий, рокочущий, опереточный баритон. – На передовой! В самом горниле схватки с фашизмом! Отдел имеет информацию о том, какие разговоры ведутся в батальоне. Это и в твою сторону минус, Фролов.
– У нас потери – восемьдесят процентов личного состава за пять месяцев, – голос Фролова звучал твердо, но в нем слышались обертона едва сдерживаемого гнева. – Если ты считаешь, что Абросимова надо расстреливать – я подчинюсь.
Костя услышал шум – Фролов поднялся с места, а Пимен начал потихоньку подвывать.
– Раз вы настаиваете на расстреле… – голос Велемира дрогнул.
– Мы приняли коллективное решение, основанное на фактах, – прервал его Суэтин.
