Отец появился под окном минуты через три, встал на стул и осторожно снял меня с подоконника. Спустя некоторое время я уже лежал на заднем сиденье. А спустя еще немного мы ехали за город, в наш дачный домик.
Мать встречала нас у ворот. Участок был небольшой. Уже почти стемнело, но в жидком свете электрических ламп я успел разглядеть ряды виноградных лоз, ползущих вверх по струнам проволоки, натянутым на вбитые в землю деревянные жерди. До этого я никогда не видел, как растет виноград. Да и на природу попал впервые. Перед домиком застыли кусты роз, а позади него располагался огород. Росли здесь и плодовые деревья. Мать в начале осени всегда делала запасы на зиму, консервировала помидоры и огурцы, варила варенья. Все у нее получалось очень вкусным, только я, постоянно проживая в санатории, исключительно редко пробовал эту вкусноту.
Почти весь июнь и одну неделю июля прожил я тогда с семьей на даче. Первые дни мама выносила меня по утрам из домика и укладывала на раскладушку, под небольшим навесом. Навес хорошо защищал от солнца, правда, даже в тени тогда температура достигала тридцати восьми градусов. Ночью меня переносили в домик и я спал на полу. В этой же комнате на одной кровати спали родители и сестренка. С наступлением ночи прохладнее не становилось. Ночью работал вентилятор. Засыпали все тяжело. Ночи для меня были пыткой.
В первый же выходной мать решила искупать меня в небольшом, узком корыте. Когда опускала в него, хрустнула ключица. Перелом. Я поморщился, но матери ничего не сказал. Она сама поняла – что-то случилось. Закончив мытье, позвала отца, чтобы тот помог меня вытащить. Боль в ключице была сильной, и я напрягся в тот момент, когда отец взял меня на руки. Результат – еще один перелом. Точнее, два. Сломаны рука и нога. Нога сломалась, когда я выпустил ее из сломавшейся руки. Ничего особенного, обычная моя жизнь: пришлось отказаться от ежедневных прогулок на раскладушке и оставшуюся часть дачного отдыха проводить в душной комнате, где единственным спасением от жары был тарахтящий вентилятор, который теперь крутился и днем, а купание заменить обтиранием мокрым полотенцем.
* * *
«Отдыхая» на даче, я иногда видел чистое небо. Я смотрел на него и думал, думал, думал. Я разглядывал плывущие облака. Мне хотелось улететь вместе с ними. Улететь от всего. И от отца с матерью тоже. А может быть, в первую очередь, мне хотелось улететь от них? И в то же время я понимал – они единственные на свете люди, с которыми я еще чем-то связан: кровью, привязанностью, привычкой. Кому я нужен кроме родных, для которых я давно постыдная обуза, но все же не чужая обуза, своя?
Возвращение с дачи состоялось тоже ночью, на этот раз отец вносил меня через дверь. На скамейке перед домом никого уже не было.
Также, ночью, он отвез меня к бабушке, когда через неделю после дачи мать и сестренка уехали на месяц отдыхать в Трускавец. Отец работал, а я его обременял. До возвращения матери меня повесили на бабушку.
У бабушки
Елена Антоновна жила в отдельной квартире. Без удобств, но в центре города. Чтобы получить жилплощадь, бабушке пришлось стать дворником. В то время это был самый верный и быстрый способ получения жилья.
«Квартирой» называлась небольшая комнатка, четыре на пять метров, в которой был еще маленький чуланчик, его бабушка почему-то называла «кухней». На самом деле кухня была общей, на четыре семьи. Общими считались и все остальные удобства, состоящие из одного «биотуалета» – небольшого деревянного домика, прикрывавшего глубокую яму, над которой располагался деревянный помост с выпиленными отверстиями. Туалет находился во дворе и обслуживал пятнадцать семей, обитавших в этом доме.
Никаких возможностей помыться самой и помыть меня у бабушки не было и она нашла выход – мыла внука прямо на полу, держа мою голову над тазом с водой. Делала она это через силу. Кроме проблем с сердцем – следствием перенесенного инфаркта, она прошла через несколько операций, ей даже удалили желчный пузырь вместе с камнем, размером с голубиное яйцо. Камень этот бабушка хранила, иногда показывая своим знакомым. Но несмотря на болячки, она согласилась взять меня к себе.
У бабушки я жил целый месяц. Она вставала в пять утра, затягивала бандажом свою грыжу и уходила подметать назначенный ей участок. К девяти часам, когда я просыпался, она возвращалась домой, готовила и кормила меня завтраком.
Родители оставили ей денег на мое пропитание, кроме того, два или три раза к нам заезжал отец. Он привозил продукты, в основном – рыбу. Отцу я, конечно, радовался, но еще больше радовался дополнительным калориям – бабушка жила откровенно бедно, едва ли не нищенствовала, питалась только тем, что могла купить на свою мизерную пенсию и грошовую зарплату дворника. Я же был иждивенцем, и никаких социальных пособий мне не полагалось до моего совершеннолетия. Телевизор у бабушки отсутствовал, зато имелся холодильник. Им бабушка гордилась и в разговорах с соседями и знакомыми обязательно переводила тему на холодильник и подробно рассказывала, как ей удалось его купить. Для нее холодильник был предметом роскоши, самоутверждения и социального статуса.
Несмотря на материальные трудности, она не обращалась к отцу за помощью. У моей бабушки Елены Антоновны был Характер. Целеустремленность – до самоистязания. Рано потеряв мужа, умершего от какой-то болезни, она осталась одна с двумя детьми на руках. Благодаря силе своего духа и неимоверному труду она не только сохранила жизни детям, но и сумела дать им высшее образование. Хотя «дать» – это неправильно. Ей приходилось устраиваться на самые тяжелые работы, чтобы прокормить и выучить двух своих кровиночек. Видимо из-за этого-то характера отношения между бабушкой и моей матерью складывались очень непросто.
Живя с бабушкой Еленой, я впервые, на короткое время, ощутил, что живу с близким и родным человеком. Она любила меня, возможно, от страстного желания быть любимым я все это нафантазировал, но мне было очень уютно и комфортно в бабушкиной крошечной коммунальной лачуге.
Вернувшись в квартиру родителей, я вновь ощутил свою ненужность и очень радовался, когда к нам приходила бабушка. К сожалению, это случалось очень редко. Как правило, ее посещения заканчивались длительными размолвками с моей матерью.
Я не знаю, что произошло между ними, но помню, что мать во время скандалов припоминала все обиды, которые были нанесены ей много лет назад. Я мог понять только одно: шла борьба за отца. Борьба, в которой мать одерживала победу. Отец, невзирая на то, что бабушка была его матерью, непременно вставал на сторону жены и мог месяцами не видеться и не разговаривать с бабушкой. Мне было очень жаль бабулю. Я видел, что отец чувствовал свою вину перед ней, чувствовал, но ничего не мог поделать.
Мамины нервы
Меня отправили домой только на лето, на время капитального ремонта. Приближалась осень, и дед, как обычно надев свои ордена, поехал к главному врачу санатория, чтобы узнать, когда можно привезти внука. Мне необходимо закончить учебу, да и мать уже открыто выражала недовольство, что ей приходится ухаживать за мной. Однако никто в санаторий брать меня не хотел. Я чувствовал, что здорово мешаю своим близким, особенно матери. Многого в ее отношении ко мне я тогда не понимал, но хорошо понимаю теперь.
