Одна из женщин, как видно главная, прошла в зал, где на полу лежал «наш инвалид». Вслед за ней последовали остальные.
– Садитесь, – бабушка указала на два кресла и принесла из кухни стул для третьего гостя.
– Да нам некогда сидеть, – сказала главная, усаживаясь. – Давайте, начинайте.
Ко мне приблизился мужчина.
– Я врач, окулист, – сказал он. – Тамара Сергеевна психотерапевт, – «окулист» указал на первую даму, – а Лидия Петровна хирург, – он кивнул на вторую. – С нами не пришел ортопед, заключение которого и будет главным в твоем случае. Он, возможно, придет сегодня или в какой-нибудь другой день. Ты знаешь, кто такой ортопед? – и, не дожидаясь ответа, заявил:
– Нужно положить его повыше. Я не смогу его осматривать на полу.
– А может быть, вы так посмотрите? Вы ведь не будете сейчас проверять мое зрение? – заволновался я.
С собой они принесли только папки с бумагами. Никаких инструментов не наблюдалось.
– Нет, я не могу проводить осмотр на полу, – «окулист» был непреклонен.
«Повыше» имелся только стол. Бабушке нельзя было поднимать тяжести, но никто из пришедших помощь не предложил. Бабушка наклонилась и с большим трудом стала меня поднимать. По ее лицу было видно насколько ей тяжело и больно. Из-за грыжи и прочих болячек ей категорически запрещались подобные «упражнения». Но у бабушки был Характер. «Окулист» бесстрастно смотрел на усилия шестидесятидевятилетней женщины. Бабушка осторожно опускала меня на стол. Я уже почти прибыл на место, как вдруг почувствовал, что нога повисла и ударилась о край стола. Перелом. Я вскрикнул.
– Ты что, что-нибудь случилось? – «окулист» подошел ко мне, посмотрел в глаза. Попросил поводить ими вслед за пальцем. Я проделывал все полубессознательно – в тот момент было уже не до комиссии, внимание заняли боль в только что сломанной ноге и мысли о предстоящем спуске на пол и возможных при этом новых переломах.
Психотерапевт задала мне пару каких-то глупых вопросов. Лидия Петровна пощупала мой живот. На этом осмотр закончился.
– Без ортопеда мы ничего тебе дать не можем, никакой справки. Когда у нас будет его заключение, тогда тебе начнут начислять пенсию. – Тамара Сергеевна говорила это уже от двери.
– А когда ортопед должен прийти? Нам нужно его вызывать? – я все еще лежал на столе.
– Завтра или послезавтра, – послышалось уже из подъезда.
Ортопед пришел через неделю. Это был мужчина, высокий и худой. Возрастом, может быть, чуть старше тридцати. С ним была и Тамара Сергеевна.
– Ну, что у нас здесь? – услышал я, когда он еще находился в прихожей.
Единственное, о чем я в тот момент думал, это чтобы они не заставили меня перемещаться опять «повыше». У меня и так очень болела сломанная нога.
– Как называется твое заболевание? Ты можешь мне написать название? – ортопед уже стоял рядом со мной. Видимо, из-за того, что я лежал на полу, он мне казался очень высоким. Да еще и лицо у него было удивлено-вытянутое.
– Если хотите, я продиктую по буквам. Писать я сейчас не могу.
– Диктуй!
Я продиктовал. Как я понял, ортопед о моем заболевании ничего не слышал. Он присел рядом на корточки и снял с меня простыню, которой я укрывался. Увиденное его удивило. До этого он никогда не встречал больных с ногами, вывернутыми в разные стороны и деформированными от переломов так сильно, что они больше напоминали колесо. «Дохтор» попытался рукой нащупать мои колени и никак не мог их найти: все время его рука проскальзывала то ниже, то выше.
– Можешь согнуть ногу?
Левая нога у меня давно не сгибалась, сустав не работал, а правая была сломана накануне. Гнуть ее я не собирался.
– Нет, не могу. Болит.
Я смотрел на него, пытаясь понять, что он еще может от меня потребовать и зачем. Я понимал, что к освидетельствованию его осмотр и вопросы сейчас никакого отношения не имеют. Сейчас он ничем не отличался от обычных людей с их опасливо-любопытными взглядами.
– Ладно, на этом все. Я напишу заключение, – ортопед накинул на меня простыню и выпрямился.
– Будешь получать пенсию, – сказала, выходя из комнаты, молчавшая до сих пор Тамара Сергеевна. Пока ортопед проводил осмотр, она стояла рядом, и я иногда ловил ее взгляды, очень напоминающие взгляд ребенка, рассматривающего тритонов в террариуме. Такие взгляды меня всегда выводили из себя. Но здесь деваться было некуда, приходилось терпеть.
– Да, не забудьте, через год нужно снова проходить переосвидетельствование, – произнесла Тамара Сергеевна, взявшись за ручку входной двери и готовясь ее открыть.
– Я не понял, что через год мне вновь нужно будет вызывать всех и все повторять сначала? Это что – шутка такая? – закричал я вдогонку уходящим «комиссарам».
– Никаких шуток, каждый год нужно проходить переосвидетельствование, потому что каждый год что-то меняется, – донеслось из коридора.
– Значит, комиссия полагает, что в следующем году я начну ходить? Спасибо! Это очень обнадеживает!
Тамара Сергеевна вновь вошла в комнату, пытаясь понять, что это такое я говорю.
– Значит, вы считаете, я могу надеяться, что в следующем году стану ходячим? – повторил я. На этот раз в моем голосе она услышала откровенную издевку.
Психотерапевт внимательно посмотрела мне в глаза, и, наконец, до нее стало доходить, какими глупыми и жестокими были ее слова.
– Я даже и не знаю… – тон ее заметно изменился. – Постараюсь сделать, чтобы через год тебя не нужно было переосвидетельствовать. У нас такие правила, каждый год инвалидность нужно подтверждать, каждый год люди проходят переосвидетельствование…
Об этом я слышал. Года три или четыре назад довелось лежать в областной больнице, в детской ортопедии, и познакомиться с парнем, у которого выше колена была ампутирована нога. Он мне рассказывал, что каждый год ему приходится проходить комиссию. Ногу, точнее то, что от нее осталось, – культю – меряют линейкой. Если культя меньше десяти сантиметров, то это одна группа инвалидности, если больше – другая.
Я не придал особого значения его рассказу, полагая, что меня подобное не коснется. Измерять-то у меня нечего. Ан, нет. Коснулось. Да еще как! У меня аж дух захватило. Оставалось только лопнуть от гордости за уникальную систему социального обеспечения, планомерно унижающую и без того униженных природой, искалеченных болезнями и несчастьями людей. Какие человекообразные придумывают такие подлые правила? Какие оцинкованные сердца следят за их неукоснительным исполнением?
Через два месяца мне все-таки дали первую группу инвалидности пожизненно. Видимо, Тамара Сергеевна нашла нужные слова, сумевшие убедить тех, от кого зависело решение. Признаюсь – не надеялся.
Мне назначили пенсию, целых 37 рублей. Эти деньги были первым в моей жизни взносом в семейный бюджет. А дополнительно к этому поставили на «довольствие». Я получил право один раз в месяц получать паек – покупать в магазине ограниченное количество продуктов по «государственным» ценам. Это странно звучало, потому что все цены во всех магазинах были государственными. Однако шла вторая половина восьмидесятых, в стране зрел продовольственный кризис, и магазинные полки пустели. Просто так купить продукты, входящие в паек, становилось все труднее, поэтому и существовала такая государственная льгота для «незащищенных слоев населения» – паек.
