В эти льготные группы включали также инвалидов войны и труда. В мой паек входили два килограмма мяса, в основном кости, килограмм колбасы, пачка гречневой крупы, две банки сгущенного молока. Паек для инвалидов войны и труда был немного богаче. Нужно сказать, что даже этому мы радовались. Через пару лет, в разгар перестройки из магазинов исчезло абсолютно все, что в них все-таки иногда бывало. Появились талоны на продукты, и люди стали получать уже ограниченное количество продуктов по талонам. Льготные пайки к тому времени исчезли. Формально льготы остались, но продуктов уже по пайкам не распределяли. Их, продуктов, просто не было.
Телефон
К моему большому удивлению с телефоном все устроилось относительно быстро. Наша семья стояла в очереди несколько лет и была в пятой сотне желающих. Если пустить дело на самотек, ждать пришлось бы столько же. Поэтому дед, как и всегда в таких случаях надев награды, полученные во время Отечественной войны, пошел в областную администрацию на прием к какому-то начальнику. Сумел убедить, что внуку-инвалиду необходим телефон. Нас продвинули в самый верх очереди. Как ни странно, и мать, и бабушка, да и отец считали, что телефон – это предмет роскоши и не может входить в категорию необходимых в квартире вещей, как, например, холодильник. Я придерживался иного мнения. Для меня телефон был единственной возможностью вырваться за пределы квартиры, превратившейся для меня в тюрьму, способностью пусть на уровне голосовой связи устанавливать контакты с людьми, не обременяя домашних, шансом начать движение к заданной цели – институту. Спасибо деду, он понимал меня лучше родителей и решил для меня просто фантастическую задачу. Я запомнил тот день, когда нам поставили телефон и мама сделала первый звонок. Правда, запомнил его еще и по другой причине.
Это было 16 января 1984 года, в понедельник. В 10 часов утра к нам домой пришел мастер, установил телефон, сделал контрольный звонок на станцию, сообщил нам наш номер и исчез из моей жизни навсегда. Но пока он возился с проводкой и установкой розетки, я разглядел его досконально и запомнил на всю жизнь – ведь он был для меня олицетворением надежды. Я смотрел, как мастер прибивает желтый телефонный провод к стене, и испытывал чувство облегчения, смешанное с гордостью: ведь, несмотря на свою беспомощность, я оказался полезным для семьи. Благодаря моей инвалидности нам без очереди поставили телефон, которым станут пользоваться все: и отец, и мама, и бабушка, и подрастающая сестренка. Ну, и конечно, я рассчитывал с его помощью начать решать свои проблемы. Жизнь начинала приобретать вполне определенный вектор движения.
Осталось дождаться отца и вместе порадоваться. Он ушел на суд как обычно утром, до прихода телефонных дел мастера. Мы знали заранее, что в тот день заседания судебной коллегии не планировалось. Ожидалось только оглашение приговора, и к полудню отец рассчитывал вернуться домой. Накануне вечером мы все собрались дома, вся семья. Говорили о том, что будем делать дальше, как станем жить после всех этих судебных мытарств. В тот вечер у меня внезапно появилось ощущение, что я живу в семье, среди родных и близких мне людей. Мать с отцом и сестренкой не уехали на дачу, и все остались ночевать в нашей городской квартире.
Мы жили верой – все закончится хорошо. Адвокатесса, которую нанял отец, гарантировала благоприятный исход. Максимум, что отцу грозило, это два года условно «за халатность». Как она объясняла, отделаться совсем безболезненно не удастся: за ту «банду», которая орудовала на комбинате в течение долгого времени, точнее, за их преступную деятельность, кто-то обязательно должен нести ответственность. А так как отец возглавлял комбинат, то он не может считаться невиновным, потому что не мог не замечать, как сотни тысяч рублей уворовывались у государства.
Сразу после подключения телефона мать набрала номер областного суда и попросила секретаршу, чтобы та, как только закончится заседание и зачитают приговор, передала наш новый номер отцу. Секретарша пообещала все сделать. Она знала отца. Этот судебный процесс гремел в то время на весь город, а может быть, и на всю страну. Мы стали ждать звонка, но в полдень звонок не прозвенел. Прошло полчаса. Звонка почему-то не было.
Мать сидела в кресле и нервно водила рукой по столику, на котором мы поставили телефон. Она то бралась за трубку, то резко отдергивала руку, боясь занять телефон и пропустить звонок отца. Я лежал на полу, в метре от кресла. Бабушка то уходила и гремела чем-то на кухне, то внезапно резко все бросала и выходила в зал. Это был один из тех редких моментов, когда между матерью и бабушкой был установлен мир. Их объединили мысли об отце и желание счастливого исхода дела для человека, служившего объектом их постоянных ссор. Больше делить им было нечего.
Наконец мать не выдержала, резко сорвала трубку и, глядя на бумажку, быстро набрала номер. Мне с пола казалось, что она пытается выковырять диск из телефонного аппарата. Я наблюдал за лицом матери, пытаясь понять, каков будет результат. После вопроса секретарше, когда она слушала ответ, лицо ее менялось. В первый момент на нем можно было увидеть надежду. По окончании разговора – безнадежность и отчаяние. Не нужно было спрашивать ни о чем, я и так все понял.
– Наташа, ну что там? – спросила бабушка.
Мать каким-то невидящим взглядом посмотрела в сторону, откуда прозвучал вопрос. Лицо ее так и оставалось окаменелым.
– Девять лет.
Она произнесла эти слова очень тихо, и я не понял, о чем она говорит, о каких девяти годах?
– Чего? Какие девять лет? Ты о чем? – бабушка уже держалась рукой за сердце и как-то тихо даже не садилась, а оседала в кресло.
– Девять лет… – медленно повторила мать. Казалось, в тот момент она сама пытается осознать, прочувствовать этот временной срок. Как будто в те мгновения она решала, как и что делать дальше? Как прожить эти свалившиеся на нее своей неподъемной тяжестью годы?
– Это все ты виновата! Ты! Ты!
Мать кричала с какой-то гнетущей злостью в голосе, повернувшись в ту сторону, где стояло кресло, с утонувшей в нем оглохшей и онемевшей бабушкой. В минуту помрачения мать хотела найти виновника всех своих несчастий. Им, как всегда, оказалась бабушка.
* * *
А для бабушки это горе было нисколько не меньшим ударом, чем для матери и всех нас. Может быть даже большим. Бабушка рано потеряла мужа, отцу было тогда тринадцать лет. На ее плечах оказалось двое детей, которых нужно было кормить, воспитывать, ставить на ноги. Отец и его старшая сестра Галя, по примеру своей матери, рано пошли работать. Отец – пятнадцатилетним пацаном. Они с сестрой работали и учились одновременно. На одну бабушкину зарплату прожить в те годы семье из трех человек было немыслимо.
Бабушка гордилась тем, что ее дети, мой отец и его сестра, тетя Галя, несмотря ни на что получили высшее образование. Тетя Галя после окончания педагогического института работала учителем. Не знаю, по какой причине она не вышла замуж, возможно, все силы отдавала работе. У нее получилось. В двадцать семь лет она была директором школы. А в двадцать девять ее не стало – рак желудка. Это был второй, тяжелый для бабушки, удар.
