Это были первые экзамены в моей жизни. Я сильно переживал. Так получилось, что в санатории мы экзаменов не сдавали. На педсоветах было решено выставить нам годовые оценки в восьмом и десятом классах и этим ограничиться. Решение объясняли тем, что среди нас могли находиться дети-сердечники, поэтому врачи не хотели подвергать их этому очень нервному испытанию. Не знаю, кто из наших имел «слабое сердце», но только подобные постановления выносились два раза именно тогда, когда среди сдающих экзамены был я. В остальные годы выпускные экзамены проходили без каких-либо проблем.
Самым трудным представлялся письменный экзамен. Нужно было написать сочинение за определенный промежуток времени. За грамотность я не боялся. Причина переживаний заключалась в другом: к началу вступительных экзаменов моя правая рука, которой я в то время только и мог писать, была сломана в двух местах. Однако об этом я никому не говорил, да, в общем, никого мои проблемы и не касались. Я понимал, что никаких скидок на состояние моего здоровья никто мне делать не станет. За сдачу устных экзаменов я не волновался.
К первому июня, во многом благодаря Любе, я основательно подготовился к битве за институт. Со стороны бабушки проблем тоже не предвиделось. Дни экзаменов были известны заранее, и у нее на это время никаких дел не намечалось.
Экзамен
День моего первого вступительного экзамена я ожидал с огромным нетерпением и страхом. Я не боялся, что не сумею раскрыть тему сочинения или сделаю много ошибок. Был страх, что вообще не смогу писать. Правая рука почти перестала меня слушаться, а ведь ей я только писал. Все остальное делал левой. Точно зная день и час экзамена, я старался подготовить к нему руку: не напрягать, не нагружать, не шевелить без необходимости. Я уже решил, что буду учиться писать левой рукой – она покрепче, но к началу экзамена я никак не успевал стать левшой.
Но даже, несмотря на мои старания, у меня ничего не получилось. В день первого экзамена, проснувшись рано утром, я сразу вспомнил, что предплечье правой руки сломано в двух местах. Надо было искать выход. Преодолеть столько препятствий и завалить первый же экзамен из-за переломов… Надо что-то делать. Положив на пол, с правой стороны, книгу с листом бумаги, я попробовал написать пару бессмысленных строчек. Выводя слова, я мало обращал внимания на то, что пишу. Я старался понять, как сильно повреждена рука и в каком положении она болит меньше всего. С трудом найдя такое положение, я кинул взгляд на лист. На нем синели две строчки всего одного короткого предложения – «я смогу». Это не придало уверенности, но немного успокоило.
Держать свой первый экзамен мне предстояло в тот же день, что и другим абитуриентам. Назначенное время – одиннадцать часов дня. Оставалось только ждать. Когда в одиннадцать никто не появился, я сделал попытку позвонить в институт. Набрал номер и… положил трубку. Я боялся услышать, что мне в последний момент отказано в поступлении по причине моего заболевания.
Я ощутил, как мое измученное напряжением тело стало леденеть. Волнение от предстоящего экзамена уступало место судорожной тоске. Этому чувству есть хорошее определение – безнадёга.
Бабушка вдруг заявила, что если еще через полчаса никто не придет, она отправится по своим делам. У нее ничего не было намечено на этот день, но она вдруг решила, что какие-то дела еще успеет совершить. Моя попытка ее остановить ни к чему не привела. Если бабушка решала что-то сделать, то отговорить ее не мог никто. Мать ненавидела в ней это качество и называла его – «ваше борисовское упрямство». Впрочем, это качество она не любила и во мне.
Звонок у входной двери прозвенел в одиннадцать двадцать пять, и нервы к этому времени у меня были натянуты до предела. Принимать экзамен пришли две женщины. Я не могу сейчас ничего сказать ни об их возрасте, ни о том, как они выглядели. Помню только, что мне рассказали об условиях экзамена, что на сочинение отводится три часа и что оно должно быть объемом не меньше четырех страниц. После того, как я напишу сочинение, они должны забрать его и все черновики. Из предложенных тем я выбрал «Стихотворение М.Ю. Лермонтова „Бородино“ – как гимн русского патриотизма». Помню, что все то время, пока я писал, бабушка поила женщин чаем на кухне, дверь которой была закрыта.
Больше я не помню ничего. Ничего, кроме жуткой, невыносимой боли и страшной жары. Вентилятор, стоящий рядом со мной на полу, работал на полную мощность. Незадолго до прихода экзаменационной бригады я попросил бабушку перетянуть мою правую руку бинтом. Бинт немного зафиксировал сломанные кости и слегка успокоил боль. Это помогло, однако, надолго оставлять ее перетянутой было нельзя. Бинт сдавил сосуды, и рука стала деревенеть. С большим трудом мне удавалось держать авторучку. В конце концов, после того как было написано полстраницы, рука окончательно окостенела. Очень осторожно я размотал бинт. Полежав минут пять и ощутив, что пальцы вновь обрели полную чувствительность, я бережно начал поворачивать руку. Нужно найти удобное положение и продолжать сочинение.
«Хрусть!» – это было беззвучно, но я услышал всем телом. Еще один перелом. На этот раз сломалось плечо. Видимо, в предплечье ломаться было уже нечему. К боли добавилась боль. В тот момент мне захотелось закричать. На меня навалилось жуткое отчаяние. Наконец уразумев, что переживать уже бессмысленно, решил сосредоточиться на сочинении и постарался, насколько возможно, забыть про боль.
Когда через три часа женщины вышли из кухни, я минут пять как лежал, бессмысленно глядя в потолок. Черновиков не было. Обошелся без них. Честно говоря, на черновики сил в то время у меня не хватило.
После этого я сдал еще три экзамена. Какие – не помню. Не запомнились они ничем. Письменных больше не было. За сочинение получил «четыре». В итоге, две четверки и две пятерки. Поступил.
* * *
Я чувствовал, как в течение первой недели после поступления – этого незабываемого события, на моем лице время от времени непроизвольно появлялась вдохновенная улыбка. Я смог. Я провернул это, казалось безнадежное и ненужное никому дело. Никому? Пусть. Пока это необходимо только мне. Это гарантия того, что предстоящие пять лет мой мозг не будет деградировать и мне обеспечено редкое, но общение с серьезными преподавателями. Это был мой первый маленький триумф.
Дела житейские
С началом учебы в институте моя жизнь наполнилась смыслом. Для меня. Родные смотрели на мое студенчество как на бесполезную блажь. Мать и сестренка появлялись у нас очень редко. Бабушке было не до моих надежд и планов. Она все еще предпринимала попытки облегчить участь отца, писала письма во все инстанции и ждала ответов. Приходили ответы. Отрицательные. Она плакала, потом, успокоившись, писала снова. И ждала, ждала, ждала… Она надеялась и этим жила. С сердцем у нее становилось все хуже. Иногда по утрам она долго не могла встать. Выходя из дома, обязательно брала с собой нитроглицерин. Как-то проснувшись ранним утром, я увидел, что бабушка лежит на диване с запрокинутой головой и судорожно дышит.
– Бабуля?
