Так же как и эти странные рыбки, я никогда не считал себя природной аномалией. С раннего детства в моем сознании формировался и постепенно твердел, как гипсовая повязка, образ юноши – Антона Борисова – как образ совершенно нормального человека, у которого просто имеются проблемы, но они касаются только его. Отсюда и все мои сложности во взаимоотношениях с окружающими. Я и «они», мы по-разному рассматривали и оценивали мое состояние. «Они» всегда сначала замечают болезнь и часто не пытаются увидеть за ней человека. При виде моего тела люди прежде всего теряются. Растерянность оборачивается страхом, страх сменяется любопытством или брезгливостью, а иногда весь этот винегрет чувств неожиданно перерастает в дружбу.
Студенты, даже медики, тоже люди. Я, как огромная «рыбка-телескоп», лежал на больничной койке и фокусировал на себе их ошарашенные взгляды. Самым диким для них было видеть, что эта «рыбка» живет и очень неплохо себя чувствует на суше (хотя по всем природным законам этого быть не может), да к тому же обладает не «рыбьими» мозгами. В последнее они не верили и требовали доказательств. Ну, а когда вас постоянно оценивают на предмет «нормальный-ненормальный», у вас может испортиться характер.
Изменить ничего я не мог, поэтому всегда старался получить хоть какой-то эмоциональный капиталец от подобных учебных посещений. Попросту, валял дурака.
– А это Антон. У него очень редкое заболевание костей. Называется «несовершенный остеогенез», – говорит очередной экскурсовод.
Меня обступает группа из восьми молоденьких девчонок в белых халатиках.
– Как правило, при этом заболевании повреждаются только кости.
Доцент Анна Алексеевна, невысокая, миловидная женщина, продолжает объяснять студенткам, стоящим вокруг, особенности моего заболевания. Меня начинает разбирать смех, потому что в глазах всех девушек-студенток я опять вижу знакомое выражение – у них начинается приступ эмоциональной изжоги.
– Антон, можно я им покажу твои ноги?
Анна Алексеевна давно меня знает. Во всяком случае, я ее помню еще по детской ортопедии. Она поднимает простыню, прикрывающую мои нижние конечности, которые за ненадобностью дедушка предлагал попросту ампутировать. Ужас в глазах девушек перерастает в панику.
– Антон, ты можешь нам рассказать о себе?
Экскурсовод пытается показать студенткам, как я могу двигать этими ногами: она осторожно поднимает одну из них и отводит в сторону. Мне больно, но я пока не показываю вида. Вместо этого пытаюсь сделать свой взгляд как можно более тупым.
– Двадцать четыре.
– Что «двадцать четыре»? – Анна Алексеевна растерянно смотрит на меня.
Я тупо моргаю глазами и молчу.
– А он умеет читать?
– Он учился в школе? – эти два вопроса последовали почти одновременно. Меня они вполне удовлетворили. Я не хотел демонстрировать свой интеллект посторонним людям. Почему я должен развлекать незваных гостей?
Тем временем в глазах Анны Алексеевны недоумение нисколько не уменьшается.
– Он умеет читать. Я же сказала уже, что при этом заболевании повреждается только скелет. Все остальное, как правило, в полной норме, – Анна Алексеевна произносит это спокойно, но в ее голосе уже можно расслышать легкое раздражение: она начинает догадываться, что я валяю дурака.
– Хотя, – продолжает она задумчиво, – иногда могут встречаться исключения.
Все уже повернулись и готовы уходить.
– Я и считать умею…
На мгновение все вновь оборачиваются на мой голос. Некоторые смотрят заинтересованно. Я уже прикрыл ноги простыней, поэтому вместо ужаса в глазах студенток играет любопытство.
– …до ста, – прибавляю я немного громче. Во взглядах пришедших застывает недоумение. Раздаются смешки. Но это смеются мои соседи по палате.
Зачем я это делал? Из вредности. Обидно быть учебным чучелом для своих ровесников, тем более девушек. У меня поврежден только скелет, а все остальное в полном порядке – так утверждала Анна Алексеевна. Я могу подтвердить ее слова. Все в полном порядке, в том числе и гормональная система и связанные с нею эмоции. Сокурсникам этих, рассматривающих меня девчонок, я проигрывал только формой, а содержание «рыбки-телескопа» с этим никак не хотело мириться. Я вежливо хамил. Обычная человеческая слабость.
Профессорский обход
Спустя месяц пришел ответ из Саратовского НИИ травматологии и ортопедии. Отрицательный. Я надеялся, что за десять лет, прошедших со времени моего возвращения из Саратова, медицинская наука продвинулась вперед. Увы. Ничего нового за две пятилетки не придумали. В письме, полученном Фаритом Джафаровичем, значилось, что в их институте больной с таким заболеванием когда-то уже лежал и они ничем не могут мне помочь. Узнав об этом, я решил использовать последний шанс, который, как казалось, у меня имелся.
Еще в то время, когда я лежал в детской ортопедии, профессор Николай Петрович Демичев проводил ежемесячные, так называемые «профессорские» обходы. Как-то во время одного из них, возможно шутя, он бросил фразу, что если никто за меня не возьмется, он, профессор, будет думать, как мне помочь. Может быть, он и шутил, только мне после ответа из Саратова ничего не оставалось, как напомнить профессору о его обещании. Так же как и тогда, профессор и теперь каждый месяц совершал свой «титульный» обход.
От обычного, ежедневного обхода, проводимого лечащим врачом, этот отличался большей нервотрепкой и, может быть, большей помпезностью. За полчаса до обхода по отделению устраивала пробежки старшая медсестра, а ее пронзительный голос разносился по всему этажу. Она пролетала по палатам, заглядывая в тумбочки и в холодильники, по ходу делая замечания всем, кто попадался на ее пути. Зачем она проверяла холодильники, было непонятно – профессор Демичев, проводя обход, обращал внимание прежде всего на состояние здоровья больных и никогда не исследовал содержимое ни тумбочек, ни холодильников.
Когда начинался шум в коридоре и слышался легко узнаваемый голос «старшей», все понимали, что сегодня профессор осчастливит нас своим вниманием. Нервное состояние начинало постепенно овладевать всеми. На обходе каждому определялся ход дальнейшего лечения, назначались сроки операций, принимались решения о выписке.
Следом за старшей медсестрой по всем палатам начинали разносить и раскладывать на койки рентгеновские снимки. Снимки лежали в конвертах из плотной желтой бумаги. Больным не разрешалось их открывать.
Каждый из нас должен быть готов к осмотру – иметь на себе минимум одежды.
После шума и суеты, создаваемых «старшей» и медсестрами, наступало нервное затишье. В этот момент из палат начинали выглядывать больные. Чаще всего это были те, кто лежал ближе всех к двери. Вслед тому, кто выглядывал, неслись вопросы: «Идет?»
Делались попытки узнать, с какой стороны коридора движется обход и когда он подойдет к палате. Это было важно, потому что иногда обход мог затянуться надолго. Некоторые пытались выяснить, есть ли у них время, чтобы сходить в туалет, покурить или сделать что-то еще. Нервы были напряжены. Помню случай, когда одной пациентке во время такого ожидания стало плохо с сердцем.
