Пальцы левой руки двигались, – это и выручало. Я двигал рукой с их помощью – «шагая» пальцами по поверхности и цепляясь за саму поверхность. Это было похоже на развлечение, как будто пытаешься пальцами руки изобразить идущего человека, и, передвигая ноги-пальцы, перемещаешь-подтягиваешь туловище-руку.
Ел я тоже пока самостоятельно, но с каждым днем это давалось все труднее. Лежа на спине, чуть припав на правый бок, я ставил тарелку справа. Не поднимая левой руки, просто «пришагав» ее на грудь, не двигая всей рукой, только неподвижно держа ее на груди, я брал ложку тремя пальцами – мизинцем, безымянным и большим. Мизинцем и безымянным нажимал на ложку, опорой для которой служил большой палец. Нажимая, поднимал ложку с едой и, двигая только кистью руки, подносил ее ко рту. Таким образом я себя и кормил. Опускалась ложка, подчиняясь закону сэра Ньютона. При этом изобретенном мной и только для меня методе поглощения пищи, я не затрачивал много усилий. А главное, я мог не двигать всей рукой. К тому времени она ломалась уже совсем немотивированно.
Этот метод я вынужденно изобрел, когда однажды, начиная есть, смог сделать только одно движение. Пробуя сделать второе, получил перелом. В тот обед я так и не смог съесть больше одной ложки. Зато на ужине уже бойко подносил ее ко рту, работая только пальцами. Я ел сам, и это было очень важно.
Я знал, пока могу самостоятельно есть, чистить зубы и выполнять другой минимум гигиенических процедур, буду крепко держаться за жизнь. Но с каждым днем мне становилось все труднее. Я чувствовал: вот-вот наступит момент, когда проснусь и не смогу ничего для себя сделать. Ну абсолютно ничего. Даже добровольно уйти из жизни. Этого допустить было нельзя. Я начал готовить «запасной выход». Первым делом попросил у лечащего врача назначить мне какое-нибудь снотворное, сказав, что у меня серьезные проблемы со сном. В то время я действительно очень плохо спал.
Я лежал у двери. По ночам свет в коридоре не выключался. Дверь на ночь оставалась открытой. Такими были негласные больничные правила. Это делалось на тот случай, если кому-то ночью могла понадобиться медсестра. Тогда он мог ее позвать в открытую дверь. Естественно, для этого приходилось кричать, беспокоить соседей. Куда разумней было бы установить в каждой палате кнопки вызова. Но этого почему-то не делали.
Моя кровать освещалось настолько, что без особого труда ночью можно было читать. Что я и делал теперь очень часто. Книга всегда лежала рядом со мной на кровати, поэтому мне не нужен был никто, чтобы дотянуться до нее. Проходящие по коридору дежурный врач или медсестра, безусловно, видели мои бдения. Моему врачу это служило еще одним подтверждением, что сон у меня разладился. Теперь каждый вечер, перед отбоем, медсестра приносила мне таблетку снотворного.
Я перестал читать по ночам, но дело было не в снотворном. Таблетки я не пил, а собирал. Для этой цели использовал небольшой стеклянный пузырек, в котором теперь и копились так нужные мне желтые кругляши. Мне необходимо было собрать штук двадцать, чтобы я мог успешно осуществить задуманное. Это стало моей основной задачей. Никто не должен был мне помешать, ни у кого не должно возникнуть подозрений, и я старательно делал вид, что безмятежно сплю, приняв на ночь снотворное.
Не от большого ума, но тогда же я опять начал курить. Курить серьезно, не так, как делал раньше, пытаясь убедить бабушку Елену Антоновну отказаться от убийственной привычки. Просто я, так же как и врачи, решил принять участие в саботировании моей жизни.
Хотя отчасти мое решение начать курить оказалось вынужденным. Дело в том, что по больничным правилам в палатах курить было запрещено. Только вот правила – это одно, а жизнь – другое. В палате, которая называлась «послеоперационной» и где я тогда лежал, из пяти обитателей четверо курили. Трое перенесли операции на позвоночниках и теперь должны были вылежать как минимум месяц, не вставая. Выходить они не могли, а бросить курить не хотели. Так и дымили в палате. Курили даже днем, особо не скрываясь. А по вечерам к ним присоединялся четвертый. При этом все курильщики очень боялись сквозняков, и окна из-за этого не открывались. Я, единственный, но очень недолго, оставался среди них некурящим.
Продержался только неделю. Уже на второй день у меня начались страшные головные боли. Медсестры, у которых я просил таблетки, стали от меня шарахаться, потому что таблетки я просил каждые четыре часа. Наконец, справедливо решив, что никотином все равно дышу, я попросил нашего ходячего купить мне пачку сигарет. Он мне не отказал, и я начал вносить посильный вклад в увеличение концентрации табачного дыма в отдельно взятой палате, но главное – в дело разрушения собственного здоровья. Как ни странно, после этого я совсем забыл о головной боли.
Прошло пять месяцев, я все лежал, и ничего не менялось. Профессор Демичев на обходе подходил ко мне, брал снимки, показывал студентам, как сильно деформированы мои руки-ноги, и на этом все заканчивалось. Со мной он больше не разговаривал.
Бенефис
В один из дней к нам в палату зашли медсестра и два студента с каталкой, которая является в больнице основным транспортным средством для перемещения больного на процедуры, предписанные врачом, и операции. Но в этот раз из нашей палаты забирать на операцию было некого.
Обычно вечером, который предшествовал дню операции, медсестра «готовила» пациента. Подготовка заключалась в обязательном выбривании мест предстоящих разрезов, а также в двух очистительных клизмах. Я точно знал, что в нашей палате никого таким процедурам не подвергали. Неожиданно каталку остановили рядом с моей кроватью.
– Вы Антон Борисов? – один из студентов, стоящий в «голове» каталки, уже тянул ко мне свои руки. Видимо, он не знал, как со мной обращаться, потому что уже готов был подхватить меня под плечи. В задачу второго, как я понимал, входил подхват меня под ноги. Ребята оказались неимоверно шустрыми. Я даже не успел рта раскрыть, как почувствовал, что мое, уже почти поднятое в воздух, плечо хрустнуло. Перелом.
– Ай-ай! Вы что, ненормальные?
Было очень больно. Обычно этой боли, кроме меня, никто не замечал. Но сейчас я заработал прелом в придачу к тому, что у меня уже был до прихода этих «налетчиков». И теперь мне грозило как минимум еще три или четыре перелома. Этого для одного маленького меня было слишком. Я решил показать, что мне больно.
– Нам нужно переложить тебя на каталку, – заговорила медсестра. Ее голос, а также мой вскрик приостановили чрезмерную активность начинающих костоправов.
– Я сам передвинусь. Не нужно меня трогать.
Боль в только что сломанном плече очень затрудняла движения, но лучше было перебраться на каталку самому, пока я еще в состоянии был это делать, при двух пока переломах. Опираясь попеременно то головой, то задней частью, на которой заканчивается позвоночник, я начал медленно переползать на каталку. Особенно трудно было передвигаться по мягкому матрацу кровати. Голова все время проваливалась. Для того чтобы передвинуться на мизерное расстояние, приходилось затрачивать очень много усилий. Но твердой поверхности каталки я все же достиг. Спустя еще минуту состоялся финиш.
