Все еще жив
Белый свет… белый цвет… белая стена… Нет. Стоп. Это потолок. Потолок? Да. Потолок. И от него вниз спускаются стены. Стены это привычно. Стены это знакомо. Стены окружали меня всю жизнь. Последний раз я лежал в больнице, тоже в окружении стен… А где я сейчас? Тоже в стенах, похожих на больничные, однако помещение как-то уменьшилось в размерах. Появились холодильник и расположенный сразу за ним умывальник с небольшим зеркалом. Других кроватей, кроме моей, не наблюдалось. Я лежал один. Рядом стояли тумбочка и стул.
В палату вошла медсестра. Лицо ее до глаз было скрыто марлевой маской. В ортопедии я таких глаз не видел. Это была не «наша» медсестра.
– Очнулся? Ну, здравствуй! – она говорила медленно, и ее красивый грудной голос, немного приглушенный повязкой, показался мне неземным.
– А где я? Что со мной?
Если это «мир иной» и он ничем не отличается от того, который я покинул, то извините…
– Ты? В пульмонологическом отделении, – ответила незнакомка и сдвинула маску со своего, очень миловидного, лица. Ей было около тридцати. Почему-то во всех больницах все медсестры казались мне очень милыми и обаятельными. Да так оно и выходило: молодые женщины в белых чистейших одеждах, прекрасно разбирающиеся в анатомии, в том числе мужской, относящиеся к тебе с повышенным вниманием, проявляющие заботу – все эти мелкие детали, собираясь воедино, заставляли чаще биться сердце. Но сейчас мне было не до фантазий.
Осмотревшись, я заметил, что рядом с моей головой лежит прозрачная кислородная трубка. Она явно выпала из моего носа. Трубка протянулась от металлического воздуховода, выступающего из стены. Правая рука была ощутимо стеснена в движениях. Я скосил глаза и увидел торчащую в ней, закрепленную лейкопластырем, иглу капельницы. Действительно, все указывало на то, что я был еще жив, но не очень уверенно жив.
– Меня зовут Света. Я сейчас приду.
Медсестра вышла, а через пару минут появилась снова, уже со шприцем. Пока мы вместе искали, куда бы она могла сделать очередной укол, Света рассказала, что после того, как я потерял сознание, было решено срочно перевести меня из ортопедии в пульмонологию. Здесь я все время находился под наблюдением специалистов. Оказалось, с тех пор как я потерял сознание, прошло три дня. Я то приходил в себя, то вновь впадал в забытье. Света рассказала, что все это время я пытался шутить, заигрывать с медсестрами.
Однако… Я ничего не помнил. Но, если судить по состоянию моих бедер, в которые мне делали уколы, можно было понять – все, о чем она рассказала, истинная правда. Мои бедра на обеих ногах имели вид огромных больших шишек. При попытке вколоть иглу шприца в одно из таких образований, игла согнулась, и Света посмотрела на меня взглядом, полным жалости. Наконец, игла с большим трудом вошла в тело. Девушка медленно ввела лекарство.
– Это антибиотик. Он сильнее тех, что тебе кололи раньше. Теперь тебя беспокоить будут реже – три раза в сутки. Еще у тебя в назначениях витамины, но это – один укол в день.
– А какое сегодня число?
Пока мое сознание проделывало всяческие фокусы, я немного заблудился во времени – помнил только, что до Нового года оставалось совсем немного.
– Сегодня – воскресенье, а послезавтра – последний день этого года. Ты уже решил, с кем будешь его встречать?
Она шутила, и я улыбнулся в ответ. Но мне было совсем невесело. Предстоял очередной, уже не первый Новый год, который я встречу в одиночестве.
На следующий день, рано утром, ко мне в палату зашла врач.
– Ну, как ты? Как спал?
Температура у меня немного понизилась. Но сильный кашель не проходил. Я уже не пытался считать, в скольких местах мои ребра оказались сломаны.
– Кашель душит.
– Я твой лечащий врач. Зовут меня Валентина Алексеевна. Ты знаешь, что с тобой произошло?
– Воспаление легких.
– Это так. Непонятно, как ты мог так серьезно простудиться. Скорее всего, у тебя то, что мы называем «больничная инфекция».
– А может все проще? Может это просто мои застойные явления? Я же без движения?
– Может быть. Но ты знаешь, что меня смущает?
– Что?
– Ты болеешь уже больше двух недель. Мы тебя «вытаскиваем», но мне кажется, что ты сам не хочешь бороться.
– Вы о чем?
– Ты не хочешь жить.
– А зачем мне жить?
Вопрос, мне показалось, заставил ее задуматься. Но только на мгновение.
– Ты живешь… Знаешь, я не буду тебя ни в чем убеждать, переубеждать… Скажу только, что если живешь, значит нужно просто жить. Я так думаю. А в остальном – все зависит от тебя самого. Ведь это твоя жизнь.
* * *
Доктор была абсолютно права, но я еще не понимал этого. Понимание придет много позже, как и осознание того, что каждый человек хоть раз в жизни служит посланником Бога. В тот раз им оказалась Валентина Алексеевна. Она, возможно, сама того не заметив, бросила моей тонущей в волнах отчаяния душе соломинку, на которую, я, по правде говоря, сначала не обратил внимания. Забегая вперед скажу, что эта «соломинка» плывет рядом со мной до сих пор, одним своим присутствием не позволяя впасть в уныние.
* * *
…А тогда я лежал и пытался уразуметь, что же такое может от меня зависеть, если даже единственная действующая левая рука и та перестает меня слушаться?
Это – не жизнь
Много необычных праздников было в моей жизни, но тот – в пульмонологическом отделении – по-своему уникален. Это был первый (и, надеюсь, последний) Новый год, который я встречал с кислородной трубкой в носу. Никак, ну никак не удается выкорчевать из памяти доносящееся откуда-то телевизионное поздравление Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева. Его жизнерадостный, отеческий речитатив: «…советский народ…перестройка…наступающий год…прогрессивное человечество…» Тяжело хранить это празднословие в памяти и вздрагивать, вспоминая, как именно в тот возвышенный момент, трубка с кислородом выпадает из моего носа; как, пытаясь вставить ее обратно, я буду вынужден повернуть левую руку с большей резвостью, чем позволяло основное заболевание, и заработаю перелом как раз в ту минуту, когда куранты начнут свой величавый басовитый перезвон; как придется замереть от боли в полной неподвижности, но лишь на мгновение, и под новогодний бой главных часов страны снова пытаться двигать уже переломанной рукой, потому что двигать больше было нечем, а организм задыхался без кислорода; и после того как кислородная трубка от моих неловких движений свалится на пол, посвятить первые минуты Нового года отчаянным попыткам набрать в легкие побольше воздуха, чтобы не задохнуться; и отбиваться от удушающего кашля, замирая от боли в переломанных ребрах; и пытаться, безуспешно пытаться докричаться до дежурной, но из-за невозможности вдохнуть и громко крикнуть, замолчать, бессильно ожидая смерти, почти физически ощущая бег секунд; и совсем незаметно для себя потерять сознание и открыть глаза, когда струя кислорода из трубки не очень приятно охладит нос изнутри.
